в повышенном настроении, так же, как и жених со своей невестой и — в более умеренной степени — господин Томазиус.
Поздно вечером, когда Фриц Гедерих направлялся в свою комнату, магистр преградил ему дорогу и позвал в свой музеум.
— Господин бакалавр, — сказал он, — вы, вероятно, заметили, что за последние дни я был не слишком к вам расположен, — и вы, конечно, знаете, почему именно…
— Знаю и повторяю вам, что…
— Кто старое помянет — тому глаз вон! Предадим минувшее забвению! Скоро я уеду в Аммерштадт для поступления на новое место службы. Мне осталось здесь жить всего каких-нибудь две недели. Проживем же это время, как прежде, как старые друзья! К вашей свадьбе я напишу маленькую комедию: это будет мое последнее произведение в Финкенбурге.
Примиренные соперники пожали друг другу руки. Магистр долго еще говорил о своих планах на будущее; при этом они осушили не один бокал старого пенистого вина. Когда Фриц распрощался, наконец, со своим старым другом, этот последний шепнул ему на ухо:
— Должен сказать вам по секрету, что я очень даже рад, что вы отбили у меня Эльзу. Фриц, вы человек умный и, я надеюсь, поймете меня с первого слова: дочь аптекаря — не партия для придворного библиотекаря его светлости…
— Я вполне вас понимаю, господин придворный библиотекарь, — сказал Фриц, — нет, вы не были бы счастливы с Эльзой!
— Я также убежден в этом, — подтвердил магистр, — но это должно остаться между нами.
— О да, это останется между нами. Спокойной ночи, господин придворный библиотекарь!
— Спокойной ночи, мой друг!
Глава XV
ДЕВИЧНИК
Ворон Яков вовсе не был настолько «отпетой» птицей, чтобы не испытывать ни малейшей радости в связи со счастливым оборотом событий: он выражал ее по-своему, оказывая особое внимание бакалавру и белокурой Эльзе. Но потому ли, что молодые люди стали его в чем-то подозревать, или же просто потому, что они были слишком заняты друг другом, — нежные чувства Якова не находили отклика. Поэтому он стал держаться в стороне от счастливцев из первого этажа, и кто знает, к каким нежелательным результатам привело бы мрачное настроение ворона, если бы судьба не послала ему друга в лице нового аптекарского ученика.
Этот последний был не кто иной, как сын трактирщика Каспар; рассчитав прежнего ученика, господин Томазиус принял Каспара на службу по рекомендации Фрица Гедериха.
Достойно внимания, что сын хозяина «Золотого Гуся» принялся за новую работу с великим усердием и не слишком много бил, ломал и портил, перемывая посуду в аптеке господина Томазиуса. Кормежка ворона и вообще забота о его благополучии лежала на обязанности каждого аптекарского ученика, — так было заведено уже исстари. Каспар с большим удовольствием взял на себя эту дополнительную обязанность на новом месте своей службы и вскоре очень подружился с Яковом. Эта дружба с каждым днем становилась все более тесной и прочной, так что старый ворон в конце концов примирился с равнодушием прежних своих покровителей.
Сегодня, словно верный страж, разгуливал он по парадной лестнице дома и время от времени посматривал на аптечного льва, которого только что заново позолотили. Яков внимательно следил за тем, чтобы чья-либо дерзкая рука не стерла еще не высохшей позолоты.
— Твой покорный слуга, Яков! — раздался вдруг голос собирателя трав Петра, который издавна пользовался расположением ворона, так как нередко приносил ему из лесу дохлую мышь или еще что-нибудь в этом роде. Старичок не представлял опасности для свежепозолоченного льва, и Яков милостиво пропустил его мимо, прокаркав: «Оборванец».
Петр не принес сегодня ни трав, ни кореньев: он пришел не в аптеку, а с целью навестить юнгфер Ганну, которая была увлечением его юности.
Добрая экономка стояла около разогретой плиты и прохаживалась шумовкой по целой дюжине горшков и сковородок, когда Петр осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кухню.
— Позволите войти, юнгфер Ганна?
Старушка повернула к нему разгоряченное лицо и приветливо сказала:
— Ах, это вы, Петр! Что же, все уже кончилось? Прошу садиться, у меня для вас гусиное крылышко припасено.
Старичок осклабился.
— Я только что позавтракал, — сказал он, — а впрочем, давайте-ка его сюда!
Ганна подала ему гусиное крыло, отрезала ломоть хлеба и встала перед ним, упершись руками в бока.
Старичок взялся за нож.
— Весь город был там. Двоих сразу! Ведь этакое не каждый день увидишь!
— Будь милостив, Господи, к бедным грешникам! — пробормотала Ганна и схватилась за передник. — Долго ли они барахтались-то?
Петр усмехнулся и процедил сквозь набитый рот:
— Они до сих пор еще барахтаются!
— Ах, какой ужас!
— Слушайте, юнгфер Ганна, сейчас я все расскажу по порядку. В семь часов утра, — было еще темно, — их вывели из темницы; впереди шел отряд солдат, за ними шествовали судьи, в самом конце бедные грешники в длинных белых рубахах.
Ганна содрогнулась.
— Главный злодей, — тот, что с большой бородой… Ах, Господи, кто бы мог подумать, что итальянский граф — такой негодяй! Сколько раз мы сидели с ним рядом — так же близко, как с вами вот теперь, — и говорили о том, о сем, словно старые друзья! Итак, главный злодей казался совершенно спокойным: был все такой же — нисколечко не изменился! А другой — Клипперлинг, скоморох-то, дрожал, как осиновый лист, и строил такие рожи, что вовек не забуду, и теперь еще, как вспомню, — мороз по коже! Наконец, их подвели к Рабенштейну. Треножник виселицы, покрытый мишурным золотом, блестел уже издали; говорят, этаких делателей золота всегда вешают на золоченой виселице. Вот судья прочел им приговор и затем — кнак! — переломил свой жезл. Палач со своими подручными возвел бедных грешников на помост и накинул им на шею петли. Кругом все смолкло. Я привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть, ибо мне очень мешала туша стоявшего предо мной придворного мясника, и вот…
Но тут старичок вспомнил о своем гусином крылышке. Он отрезал кусочек и сунул его в рот.
— Ах, Петр, — накинулась на него старая Ганна, — не томите меня, рассказывайте дальше!
Старичок опять осклабился и нежным голосом спросил подругу своей юности:
— А чем вы меня наградите, юнгфер Ганна, когда я расскажу вам до конца?
И он сложил губы в трубочку.
— Старый шут! — пробормотала покрасневшая Ганна. — В уме ли вы? Я уж
