торчания, отрезанности, надрезанности, стекловидности, струнности, паховости, раздвинутости и прочее и прочее – играли для Босха гораздо большую роль, чем архетипы католического сознания, придававшие его зловещему хаосу дозволенную церковной иерархией и бюргерской моралью форму.
…
Босх наблюдал из окна своего дома страшные картинки с выставки жизни.
Видел лицемеров, палачей, обжор, стяжателей, лжецов, обманщиков, бандитов, сладострастников, пьяниц. Лицезрел мир, жадно и яростно предающийся семи смертным грехам.
Босх заглядывал и в себя самого.
И строил и для них и для себя свой ад на своих картинах.
Не мог иначе.
Как минимум три раза он показал современникам и свой земной рай. Непонятно, почему они это ему простили.
…
Картины Иеронима Босха часто интерпретируют так, как будто они – книги кроссвордов или магических тайн. Босх же не «приподнял» католическую религиозную живопись до каких-то особых философских-магических-алхимических «высот», наоборот, он ее еще глубже «опустил». В тину космического суеверия. В муть предсуществования. В копошащуюся массу архетипов-мутантов-роботов-клонов. Его творчество-ремесло было очевидно антигуманистическим. И его не даром обожали испанские религиозные ханжи, садисты и изуверы. Они чуяли своего.
…
Вернемся, однако, к демону, стоящему на нашей картине рядом с юношей-старцем Иоанном Богословом. На покрытой капюшоном голове у него – нечто вроде небольшой шипастой жаровни, в ней полыхает пламя.
Ручки свои коротенькие дьявол поднял вверх, как бы оправдываясь перед адскими шефами.
– Нет, ничего не могу с этим Иоанном поделать! Даже письменный прибор не могу багром достать, чтобы хоть как-то нагадить. Увы!
Толстое его стальное брюхо пронзила стрела.
Стрела архангела? Которую с того самого, неудачного для падших ангелов, сражения на небесах приходится злому духу таскать в своих дьявольских чреслах? Или это только атрибут греха? И толстое металлическое брюхо демона, похожее на первый советский спутник, это всего лишь сосуд, полный всяческих беззаконий и безобразий?
Интересно, что у босховских демонов внутри? Кровь, а не противная белесая или зеленоватая жидкость, как у многих современных кино-пришельцев или виртуальных дьяволов.
На груди у очкарика – знак посланника.
Посланник Сатаны? Дежурный по Патмосу?
Или один из тех бесов, которых наслал на Иоанна злобный чародей Кинопс. Один из тех, кого успешный практикующий банщик-бесогон Иоанн вычислил, обезвредил и послал мучиться в ад?
Высказываемые иногда искусствоведами предположения, что этот босховский демон – не что иное, как библейская саранча, или особый дьявол-доносчик, записывающий греховные мысли – неверны. Сохранилось довольно много позднесредневековых западноевропейских изображений Иоанна Богослова, на которых дьявол пытается украсть его письменный прибор и помешать записи видения. Босховское произведение – одно из них.
Капюшон монаха или шута, очки на длинном носу, скорбное, вовсе не бесовское, выражение бледного лица, короткие ручки, черненькие, как будто мохнатые ладони, неожиданно светлые крылья, прикрытые сверху как бы футляром, толстое шарообразное металлическое брюхо с пупком, пронзенное стрелой, пупырчатый хвост-уд, лягушачьи ноги…
Почему он печален? Неужели действительно из-за чернильного прибора? Смешно.
Кто он?
Мутант?
Карикатура на Иоанна?
Анти-Иоанн, отрицательный двойник Иоанна?
Или это метафорический автопортрет, вытесненное альтер эго художника, его образ, своеобразная подпись чуть выше подписи настоящей?
Из каких закоулков совести Босха выползла эта мнимая саранча?
Какому изощренному виду зла она соответствует?
Какой выверт чудовищно изобретательного восприятия мастера-католика ее породил?
Не важно.
…
Слева от ангела, на реке, Босх изобразил горящий парусник и рядом с ним несколько корабликов поменьше. Один из них явно терпит бедствие. Нападение пиратов?
Недалеко, на отмели – столб с характерным колесом. На колесе белеют останки казненного. Рядом – еще один столб. Без колеса. Справа от горы, на реке – тоже неспокойно. Вокруг огромного крестьянского дома или амбара царит тревожная суета.
Обычный мир, показываемый Босхом только в деталях или в детальках его назидательных или сакральных композиций – опасен, полон всяческого зла. Жизнь это ловушка.
Мир – искушение. На человека нападают звери, демоны (и чужие и его собственные) и другие люди, люди обманывают, грабят, убивают и унижают друг друга, двуногие, созданные Всевышним по своему образу и подобию – или активно предаются греху в разнообразных притонах, или разбойничают на большой дороге, или погружены в идиотическую пассивность…
Почти всегда на босховских ландшафтах виднеются виселицы с болтающимися на них трупами, торчат мачты с колесами и колесованными на них преступниками, на земле валяются остатки трупов, кости, черепа…
Апостол Иоанн находится на главной диагонали жизни – между дьяволом и ангелом.
Он сидит в руинах рая, на земле, погруженной во зло.
На острове, окруженном океаном небытия.
Вечно юный старец Иоанн смотрит в небеса, на жену, облечённую в Солнце.
…
На оборотной стороне картины представлен выполненный в технике гризайль цикл Страстей Христовых (ил. 53). Эти драматические сцены вписаны в большой круг, в центре которого, в малом круге изображен пеликан, кормящий своих детенышей собственной кровью. Он сидит на скале, окруженной водой.
Фон обратной стороны картины – почти черный. Тут и там на нем проступают, как светлые татуировки на плече у негра, какие-то странные изображения.
Античный Пеликан не кормил кровью птенцов, задушенных змеей, а оживлял их. Воскрешал их и умирал сам. Оттого и стал позже символом Христа и неизменным героем многочисленных геральдических изображений на соответствующих предметах, картинах и фасадах.
Из скалы вырывается пламя. Горячее это пятно явно диссонирует с монохромной живописью вокруг него. Что это? Отсылка к другой райской птичке, соседу Пеликана по райским кущам – Фениксу? Или алхимические штучки (огонь-тигель, пеликан-христос-философский-камень), на мой взгляд, тут совсем неуместные?
В Евангелии от Луки (и у Матфея) Иоанн Креститель говорит: «Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым».
Вот этот неугасимый адский огонь Босх и нарисовал на скале Голгофе посреди вод и соединил так два крещения – водяное и огненное.
В центре Божьего зрачка.
…
На работах Босха не найти Воскресения Спасителя.
Хорошо смазанная машина веры этого художника-экзота исправно везла его через все ужасы Страстей Христовых до последнего вздоха Иисуса на Голгофе. Но потом…
Обрушивалась с креста во тьму, в чистилище, в нижний ад.
Минуя сладкие некрофилические пасхальные экстазы.
И на этой картине Босха – Страсти есть, а Воскресения нет.
Ну разве что только символическое, птичье, пеликанье.
…
Легко, почти небрежно написаны Босхом его монохромные, составляющие символически «главный круг бытия» Страсти Христовы. Композиция, включающая восемь сцен (справа, по часовой стрелке – Моление о
