Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Не знаю, как получилось, но нас торжественно поженили еще раз в том же загсе. Без развода. Через сто пятьдесят лет Старосельцев признался, что загс зарегистрировал нас повторно в своем инвентаризационном журнале. Я расписалась как мебель и даже не заметила!
Я чуть не умерла от злости, а Старосельцев от смеха.
– И кем мы там числимся? – возмутилась я.
– Столами, – еле выдавил он. – Двумя штуками!
– У тебя в башке кукушка!
Старосельцев корчился от смеха и кивал, как китайский болванчик. А я думала, что пара белых праздничных столов, улетающих в синее небо, не так уж плохо. Просто отлично! Лучше не бывает!
Я тоже корчусь от смеха, глядя, как Старосельцев кусает зеленое яблоко. У него на лице получаются сразу три зеленых яблока. Кто не видел фильм «Афера Томаса Крауна», тот меня не поймет. Я умираю от смеха, а Старосельцев злится. Не знает, в чем дело. А я не рассказываю, я просто умираю от смеха. И все!
И я стала ходить со Старосельцевым в хоспис. Мне уже не так страшно видеть, как умирают люди, к которым привыкаешь. Ведь мы идем туда крошечным собором из нашей семьи. В хосписе все как дома: и мебель, и часы, и птицы, и большой белый стол. Как у нас. Он не очень уклюжий, но нам нравится. Мы же сделали его сами. Я отнесла в хоспис бабушкин ночник – сову с каменными крыльями, в которой горит и теплится отблеск чужой жизни. Там ему самое место. Среди тех, кто узрел мудрость. Пускай это кажется смешным, но все же вещи – единственные материальные свидетели истории человеческих отношений. Иначе зачем мы ищем свою память в книгохранилищах, музеях или личных архивах?
Если меня спросят, зачем я хожу в хоспис, я вряд ли отвечу. Но забыть один разговор не могу. Тот человек уже умер, но в памяти остался. Теперь я думаю и думаю – как мне понять себя?
– Слышали библейскую историю о жертвоприношении Авраама? – спросил Борис Захарович. – Бог потребовал у него в жертву единственного, любимого сына, Авраам подчинился, лишив себя права на объяснения и оправдания. Слышали?
– Нет, – я покачала головой.
– Если Каин обязан заразить нас вечной памятью – как не должно быть, то история Авраама о том, как не предать себя перед лицом самой жесточайшей неизбежности. Пройти через все муки, сомнения, искушения, поношения, гнев и остаться самим собой. Кьеркегор назвал Авраама величайшим рыцарем веры, я бы переименовал его в хранителя веры в самое себя. Я сам прошел через время, столкнувшее меня лицом к лицу с неумолимым принуждением. Был репрессирован и отсидел… Впрочем, речь не обо мне… – Борис Захарович, отгоняя, отмахнулся рукой и замолчал.
Он долго о чем-то думал, и я поняла – не стоит мешать.
– Вы читали Андрея Платонова? – вдруг спросил он.
– Нет.
– В тридцатых вышла его повесть «Впрок», Фадеев ее напечатал, он искренне восхищался талантом Платонова. Повесть попала в руки Сталину, тот заклеймил ее антисоветской и кулацкой. Фадеев отрекся, началась кампания… Участь Платонова была предрешена, но пострадал не он, а его сын. Пятнадцатилетнего мальчика, еще школьника, отправили в лагерь по пятьдесят восьмой статье как политического. Сталин безошибочно выбрал правильную мишень, но оттянул возмездие. Сын вышел смертельно больным и умер от туберкулеза через два года после освобождения. Платонов тогда почти лишился рассудка. Он в исступлении целовал губы сына, убитого образом времени, в котором им довелось жить… Что ему должно было делать, чтобы сохранить сына? Не писать, писать как все или жить по совести?.. – Борис Захарович помолчал. – Платонов умер в нищете. Скончался от туберкулеза. Не сумел быть как все. Или не захотел. Он назвал свое творчество «темная муза»… Может, в ней все дело?
– Сталин не бог, – сказала я.
– Да, – согласился Борис Захарович. – Бог пощадил сына Авраама.
– А зачем богу это понадобилось? – спросила я. – Ну… Так поступать с Авраамом?
– Возможно, он дает нам уроки, их нужно понять. Если Христос – идея коллективной ответственности за дела свои, то Авраам – личной. Человеку не раз приходилось и придется сталкиваться с жестокой неизбежностью и неумолимым принуждением. Нужно научиться справляться, чтобы оставаться самим собой, даже если будущее убивает.
– И что же делать? – спросила я. – Таким, как все, обычным людям?
– Не у меня спрашивать, – он сказал, как отрезал.
– Все давно закончилось, – неуверенно произнесла я.
– Не для меня, – Борис Захарович усмехнулся. – Я не справился. Вслед за мной ушли в лагерь еще семь человек. И… – его лицо сделалось жестким и неприятным. – И я остался наедине со своей совестью. Не прощая и не забывая.
Я так и не узнала, что имел в виду Борис Захарович. Но образ времени, прожитый им, явился передо мной так близко, что я могла его почувствовать. Не хочу повторения – страшно жить не в мире собой. Теперь я читаю Платонова и вижу человека, убитого смертью сына. У Платонова не осталось детей, и его род закончился вместе с ним. У человека можно отнять деньги, власть, здоровье, жизнь, но смерть отнять нельзя. Это необратимо, и это несправедливо.
У Фадеева тоже была своя темная муза, иначе он не покончил бы с собой. Вот поэтому я думаю и думаю, как выбирать то, что не выбирается? Но разве то, что не выбирается… не важнее объявленной истины?
Может показаться, что я хожу в хоспис ради себя. Отчасти это правда, и мне не стыдно в этом признаться. В хосписе гуляет ветер с запахом яблока и лимона. Конечно, я понимаю, яблоки и лимоны приносят родственники больных. Но все же… Вдруг Он всегда там? Всем хочется вихрь ветра с запахом яблока и лимона. Мне тоже. Очень!
Герин дуб мы зовем БГ. БГ все знает про дальние, неведомые страны, синие моря, белые парусники, лимонно-яблочных попугаев и шестимерную вселенную. БГ – это Большой Георгий. Он уносится кроной к самому небу, где сидит бог. Надежно, сильно и крепко. Мне его не забыть никогда. Не получится. Я рассказываю БГ все свои новости и загадываю желания. И мне не нужно никакого дупла. Пусть слушают все. Вся вселенная. Так будет вернее и быстрее исполнится.
Кстати, мы до сих пор спускаем на воду белые бумажные кораблики. И мы будем спускать их всегда. Потому что вольные корабли возвращаются туда, где их ждут. К своему собственному причалу.
Короче, я должна была умереть в соответствии с черно-белым замыслом режиссера этой книги. Но я не умерла. Назло! И вы не умирайте. Ведь хата-то еще не белена! Посылайте всех ваших режиссеров к чертовой матери! Там гнездятся металлические кукушки. Глядите в синее небо и живите счастливо. Согласно своей необъявленной истине.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
