Златочрев зашел в средство транспортировки и дернул за рычаг — шестерни закрутились, а невидимые магические потоки слегка заискрились. Триумвир потихоньку начал опускаться.
Оказавшись на первом этаже, он тут же сказал, словно в пустоту:
— Как же хорошо, что их починили после той магической тряски! Эта лестница меня чуть не убила.
Ответ последовал незамедлительно.
— А, это вы, господин Златочрев. Да, хорошо, наверное — никогда ими не пользовался. Мне оно и не надо.
Член Правительства зашагал вперед, остановился, схватился за голову и продолжил.
— Хотя, знаешь, тут еще не поймешь, что лучше — после лифтов постоянно кружиться голова…
— Неудивительно — башня высокая.
— Тебе везет, казначей. Сидишь тут себе и сидишь. Только вот как ты это выдерживаешь?
Золотой дракон, каждая чешуйка которой в свете ламп напоминала не то слиток, не то портал в иной мир, вытянул шею и поднял голову (она же мордочка) и поправил толстыми, но когтистыми лапами, очки в тонкой золотой оправе.
— Я — дракон. А мы привыкли лежать около гор сокровищ — что, я, в принципе, и делаю. Только я очень рад, что мне при этом есть чем заняться.
Казначей из семейства рептилий выпустил пар и рассмеялся — хохот был похож на бесконечное движение мехов.
— Вы — за бумагами?
Златочрев склонился над столом дракона.
— Да, ты как всегда прав! Терпеть не могу все эти листочки — но должен собрать твои отчеты за сегодняшний день.
— Конечно, — казначей, с невероятной для рептилии ловкостью, начал перебирать листы когтистыми лапами. — Только мне остался один последний штрих, один момент.
Дракон повернулся назад, взглянув на стеклянную трубу — туда, на самое дно, продолжали сыпаться философы. Его глаз расширился, словно сделав фотографию — а потом вернулся в прежнее состояние.
Когтистой лапой казначей опустил свою ручку в чернильницу и записал на верхнем листе число, протянув стопку листов члену Правительства.
— И этому я тоже всегда поражался! — улыбнулся Златочрев, изучая число философов, созданных с момента сдачи предыдущих бумаг.
— Ну, это тоже природное. Мы слыли любителями всяких металлов и драгоценностей — отсюда и прекрасная память, возможность подсчета своих сбережений и фиксации картинки мира, — заметил казначей. — Знаете, иногда мне кажется, что мы все рождены для такой работы. Жаль только, что лапы позволяют это лишь мне. Думал, дефект, а оказалось — только преимущество. Правда, всегда хотел себе серебряную чешую… Но это не беда.
Казначей был драконом весьма небольших размеров и, благо, уже не рос. Конечно, Златочрев рядом с ним был не букашкой, скорее просто малюткой. Но именно такой «габарит», породивший и маленькие лапки, помогал казначею прекрасно выполнять свою работу. А что до чешуи… в природе драконы не так уж любят летать и живут в подземных пещерах — рептилии, которые определенно стали завидовать кротовьей жизни. Драконья чешуя принимает цвет и, самое интересное, часть свойств того металла, рядом с котором существа лежат и, преимущественно, дремлют. Именно этот принцип Фуст и использовал для создания Философского Камня, а казначей, практически всю свою жизнь проживший и проработавший рядом с горами Золотых Философов, окрасился в соответствующий цвет.
Строго говоря, теперь уже представители кротовых начали завидовать огромным ящерицам — хоть и те, и те живут под землей, вторые просто круглыми сутками и даже жизнями лежат, лишь иногда передвигаясь. Бедным кротам же приходиться постоянно рыть тоннели.
Казначей же любил умственную активность, хоть с места особо и не сдвигался.
— Ну, сомневаюсь, что тебе удастся — если только не уйдешь на пенсию.
Триумвир заметил Супримуса, шагающего вперед и смотрящего не под ноги, не вперед и даже не по сторонам, а в бумаги. Конечно же, это неизбежно привело к столкновению. Будь айсберги такими же мягкими, как живот Златочрева, и с одним определённым кораблем все было бы в порядке как.
— Чем ты занимаешься на этот раз? — протянул чернобородый член Правительства, помогая коллеге поднимать бумаги и стараясь не потерять свои.
— Все тем же, — отозвался белобородый член Правительства. — Не поверишь, кто дал мне эти бумаги. Кронос!
— Ого, он наконец-то выбрался из своего кабинета. И ему не стыдно?
— Судя по всему — нет.
— И как, помогают?
— Я не изучил их до конца, но ты можешь мне помочь.
Супримус передал бумаги Златочреву. Тот пробежался глазами по первому листу и почесал бороду — с нее, как перхоть с головы, посыпались золотые крупинки.
— Ну, что скажешь? — Супримус стряхнул золотую пыль.
— Скажу, что могу помочь тебе, но уже не сейчас. Время, вообще-то, позднее, я хотел глотнуть настойки и лечь спать…
— От твоих настоек все документы потом в этой золотой пыли, — буркнул триумвир в черном костюме.
— Зато это красиво! А ты что, собирался заняться этим прямо сейчас?
— Да, но я отложу до утра. Займусь пока своими…
— Экспериментами? Эх, Супримус, Супримус, неугомонный ты наш. Правильно говорю, казначей?
— Да, я бы тоже советовал вам отдохнуть, господин Супримус.
— Вот! — Златочрев положил одну руку себе на пузо, держа под мышкой бумаги, вторую — на плечо коллеги. — Я предлагаю тебе выпить настоечек, а? Брось, много времени это не займет. Ну?
Член Правительства с белой бородой и бритой налысо головой нахмурился.
— Ладно, ладно, уговорил. Но только если у тебя есть что-то, после чего из бороды ничего сыпаться не будет.
— Не волнуйся, у меня есть и обычные спиртовые настойки! Но тебе бы пошло — белая борода с золотыми крупинками, ты представь, ты представь…
Улица черных фонарей даже среди местных считалась мистическим местом, окутанным дымкой тайны — в основном, что следует из названия, из-за этих самых фонарей, которые в ночи горели черным. Каким-то невероятным образом их цвет был не только различим в таком же цвете ночи, но и каким-то еще более невероятным образом освещал пространство, делая его, опять же, различимым, отличным от общей черноты.
Они словно светили с другой стороны реальности.
В сердце плафонов сверкали белые зерна, и из них сочился черный магический свет, словно пытаясь струиться, изрыгаться белым, но в последнюю минуту выворачиваясь наизнанку. Никто так и не знал, как создать черный свет — некогда особо любопытные пытались поменять цвет уличных фонарей, но тщетно. По крайней мере, жители улицы знали, как сделать место еще таинственней — включали в своих домах красное и алое освещение.
Троице было некогда восхищаться и удивляться по-крупному — но маленькое, миниатюрное, мышиное удивление все-таки закралось в их души.
