Но я поборол желание, подавил его и прижал сына к себе так крепко, будто хотел задушить. Положив наконец мальчика в колыбельку, я понял, что отныне никогда не буду ходить с ним на руках по лестницам.
Но я же не мог позабыть о его существовании, ведь он мой родной сын. Он рос чистым, хорошим, замечательным мальчиком, и я не мог не любить его. Если я начинал избегать его, он плакал, потому что папа не играл с ним. Но, оставаясь с ним, я ощущал прежнее желание убить – оно возвращалось снова и снова. Не каждый день, но довольно часто. Иногда оно завладевало мной настолько стремительно, что я какое-то время не осознавал, что творю. Как в тот день, когда я сбил его в реку. Я тогда споткнулся и ударил его, но, делая шаг, я знал, что непременно споткнусь и обязательно собью с ног сына – я знал, но не успел остановить себя. И я понимаю, что когда-нибудь не смогу остановиться и убью своего сына, если он попадется под руку».
Сказитель заметил, что рука Миллера слегка дернулась, как будто смахивая со щеки слезы.
– Неправда ли, странно? – спросил Миллер. – Отец питает столь противоречивые чувства к собственному сыну.
– А у того шведа есть другие сыновья?
– Есть несколько, постарше. А что?
– Я вдруг подумал, а не хотелось ли ему когда-нибудь и их убить?
– Никогда, ни разу. Я тоже его об этом спросил. Спросил, и он ответил: «Ни разу».
– И что же, мистер Миллер, вы ему посоветовали?
Миллер несколько раз глубоко вдохнул.
– Я не знал, что ему и посоветовать. Некоторые вещи я просто не могу осмыслить – они слишком велики для меня. К примеру, почему вода хочет убить моего Элвина? И этот швед со своим сыном… Может быть, некоторым детям нельзя становиться взрослыми. Ты как думаешь, Сказитель?
– По-моему, иногда рождаются дети, которые настолько важны для всего мира, что кто-то – некая неведомая сила – желает им смерти. Однако той силе всегда противостоят другие стихии, может быть, куда более могущественные, которые охраняют детей.
– Тогда почему эти силы никак не проявляются? Почему не явится кто-нибудь и не скажет… не явится к тому бедняге шведу и не скажет ему: «Ты не бойся, твоему мальчику больше ничего не грозит!»
– Вероятно, эти силы не умеют говорить, а могут проявить себя только поступками.
– Единственная сила, которая проявляется в этом мире, – та, что убивает.
– Ничего не могу сказать насчет того мальчика шведа, – промолвил Сказитель, – но мне кажется, что твоего сына защищает нечто весьма могущественное. Судя по твоим словам, чудо, что он вообще ходит по свету, поскольку должен по меньшей мере десять лет назад лечь в могилу.
– Это правда.
– Я думаю, что-то или кто-то его бережет.
– Плохо бережет.
– Но ведь вода пока не добралась до него?
– Ты представить себе не можешь, Сказитель, насколько близко она подбиралась.
– Если ж говорить о шведе, то я точно знаю, что его кто-то бережет.
– Кто же? – поинтересовался Миллер.
– Да его собственный отец хотя бы.
– Отец – его злейший враг, – покачал головой Миллер.
– Я так не считаю, – возразил Сказитель. – Знаешь ли ты, сколько отцов случайно убивают своих сыновей? Идут на охоту, и ружье вдруг случайно выстреливает. Или телегой переезжают сына, или падает он откуда-нибудь. Такое происходит везде и всюду. Может, те отцы просто не видят, что происходит. Однако твой швед очень умен, он видит и поэтому следит за каждым своим шагом, вовремя себя удерживая.
– Послушать тебя, он вовсе не так уж плох, как кажется, – в голосе Миллера прозвучала толика робкой надежды.
– Если б он был дурным человеком, мистер Миллер, его сын давно бы лежал в могиле.
– Возможно, возможно.
Миллер снова задумался. На этот раз он молчал долго – Сказитель даже успел задремать. Проснулся он, когда Миллер говорил:
– …все хуже и хуже. Все труднее ему бороться с этими желаниями. Недавно он работал на сеновале на… в сарае, скидывая на телегу солому. А сразу под ним стоял его мальчик – ему и надо было всего лишь выпустить из рук вилы. Легче легкого, а потом бы он сказал, что вилы сами выскользнули у него из рук, и никто бы ничего плохого не подумал. Надо было просто отпустить их, чтобы насквозь прошить мальчишку. И он уже собрался это сделать. Ты понимаешь? Он больше не мог бороться с нарастающим желанием, оно было сильнее, чем обычно, и он поддался. Решил уступить и покончить с этим сумасшествием. Но в тот самый миг, откуда ни возьмись, в дверях объявился незнакомец и закричал: «Нет!» И я опустил вилы… это он так сказал: «Я опустил вилы, но тело мое так дрожало, что я шагу ступить не мог. Я знал, что незнакомец разглядел живущую в моем сердце жажду убийства и, наверное, посчитал меня самым ужасным человеком в мире, раз я замыслил убийство собственного сына. Он и догадываться не мог, какую упорную борьбу я вел все прошлые годы…»
– А может быть, тот незнакомец знал кое-что о силах, обитающих в сердце каждого человека? – предположил Сказитель.
– Ты думаешь?
– Ну конечно с полной уверенностью я утверждать этого не могу, но скорее всего тот незнакомец понял, насколько отец любит сына. Возможно, долгое время незнакомец пребывал в растерянности, но наконец понял, что ребенок, обладая исключительными силами, нажил весьма могущественных врагов. А после, поразмыслив как следует, пришел к выводу, что скольких бы врагов мальчик ни имел, его отец не входит в их число. Что он не враг ему. И у него нашлись бы слова, которые он мог бы сказать отцу того мальчика.
– И что же это были бы за слова? – Миллер снова провел по щеке рукавом.
– Как ты считаешь, что мог бы сказать незнакомец?
– Может, ему захотелось бы сказать: «Ты сделал все, что было в твоих силах, теперь ты должен отступить. Должен отослать мальчика подальше от себя. К родственникам на восток или подмастерьем в какой-нибудь город». Решение будет не из легких, потому что отец очень любит своего сына, но вместе с тем он знает, что любить – значит защищать.
– Верно, – кивнул Миллер.
– И если уж мы заговорили на эту тему, – продолжал Сказитель, – может быть, тебе следует подумать о том же. Касательно Элвина.
– Возможно, – согласился мельник.
– Ты же сам утверждал, что вода угрожает ему. И его кто-то защищает – кто-то или что-то. Но если случится, что Элвин уедет отсюда…
– Часть опасностей отступит, – пробормотал Миллер.
– Ты подумай, – посоветовал Сказитель.
– У меня сердце щемит при одной мысли отсылать сына к чужим людям, – сказал Миллер.
– Оно еще больше защемит, когда ты станешь зарывать его в землю.
– Да, – кивнул Миллер. – Похоронить собственного сына – что может быть страшнее?
