– У мальчика действительно дар, – удивился Сказитель.
Миллер буркнул что-то невнятное.
– Слышал, ты собираешься провести здесь всю ночь, – продолжил Сказитель.
– Правильно слышал.
– Не возражаешь, если я присоединюсь?
Кальм закатил глаза.
Но Миллер, подумав немножко, пожал плечами:
– Устраивайся.
Кальм, широко раскрыв глаза, смерил Сказителя удивленным взглядом. Потом вздернул брови, как бы намекая на чудеса, которые еще случаются.
Поставив корзину с ужином для Миллера, юноша зашагал вниз по тропке. Элвин-старший опустился на землю рядом с кучей каменных осколков.
– Поесть успел?
– Я лучше наберу хвороста для костра, – ответил Сказитель. – Пока совсем не стемнело. Ты ешь.
– Поосторожней там, на змею не наступи, – предупредил Миллер. – В основном они уже расползлись по норам, готовясь к зимней спячке, но всякое бывает.
Сказитель внял предупреждению, но ни одной змеи так и не увидел. Вскоре перед ними весело плясали жаркие огоньки, жадно пожирая огромное бревно, которое будет гореть до самого утра.
Завернувшись в одеяла, они легли рядом с костром. Сказителю вдруг пришло на ум, что Миллер мог бы найти местечко поуютнее, чем лежать чуть ли не на куче щебня. Но, видимо, по каким-то причинам мельнику не хотелось спускать глаз с будущего жернова.
Сказитель завел разговор. Он отметил, как, должно быть, тяжело отцам воспитывать детей – надежда наполняет сердца, но смерть приходит нежданно и отнимает ребенка. Сказитель правильно угадал тему, потому что вскоре говорил в основном Элвин Миллер. Он рассказал, как его старший сын Вигор погиб в реке Хатрак спустя считанные минуты после рождения Элвина-младшего. Затем принялся описывать всевозможные переделки, в которые за свою жизнь попадал Эл-младший, каждый раз проходя на волосок от смерти.
– И в каждой передряге всегда участвовала вода, – подвел итог Миллер. – Мне никто не верит, но я говорю чистую правду. Во всем была виновата вода.
– Вопрос состоит в том, – догадался Сказитель, – несет ли вода зло, пытаясь уничтожить хорошего и доброго мальчика? Или, наоборот, пытается сделать добро, стерев с лица земли злую силу?
Многие, услышав похожие слова, наверняка бы разозлились, но Сказитель давным-давно отчаялся научиться предугадывать вспышки гнева Элвина-старшего. К примеру, сейчас он вовсе не разъярился.
– Я сам об этом думал, – признался Миллер. – Я все время приглядываюсь к нему, Сказитель. Он обладает даром вызывать у людей любовь. Даже сестры обожают его. Он беспощадно измывается над ними с тех самых пор, как достаточно подрос, чтобы плюнуть им в тарелку. И они платят ему той же монетой, подстраивая всякие гадости, – и не только на Рождество. То носки зашьют, то измажут сажей стульчак в туалете, то иголок в ночную рубашку напихают, но вместе с тем они готовы умереть за него.
– Мне приходилось встречаться с людьми, – промолвил Сказитель, – которые обладали даром завоевывать любовь ближних, вовсе не заслуживая ее.
– Вот и я боюсь того же, – вздохнул мельник. – Но парнишка даже не подозревает о своем даре. Он не вертит людьми как попало. Совершив проступок, он сносит заслуженное наказание. Хотя мог бы остановить меня, если б захотел.
– Как же это?
– Ему хорошо известно, что иногда, глядя на него, я вижу Вигора, своего первенца. И тогда я не способен поднять на него руку, хоть это и пошло бы ему на пользу.
«Может, отчасти, так, – подумал про себя Сказитель. – Но это еще не вся правда».
В воздухе повисла тишина. Чуть спустя, когда Сказитель приподнялся на локте, чтобы поправить лежащее в огне полено, Миллер наконец решился рассказать то, за чем пришел Сказитель.
– Есть у меня одна история, – сказал он, – которая подошла бы для твоей книжки.
– Ну, попробуй, – пожал плечами Сказитель.
– Но случилась она не со мной.
– Тогда ты должен был присутствовать при происходящем, – произнес Сказитель. – Я выслушивал самые сумасшедшие басни, которые якобы случились с другом брата одного знакомого.
– О, я видел все собственными глазами. Много лет подряд это случается, и я не раз обсуждал происходящее с тем человеком. Это один из шведских поселенцев, что живет в низовьях реки, по-английски он говорит не хуже меня. Мы помогали ему строить хижину и амбар, когда он переехал сюда, спустя несколько лет после нас. Уже тогда я стал присматриваться к нему. Видишь ли, у него есть сын, белокурый мальчик, ну, в общем, типичный швед.
– Волосы абсолютно белые?
– Ну да, словно иней при первых лучиках солнца, аж сияют. Красивый парнишка.
– Вижу как наяву, – кивнул Сказитель.
– Тот парнишка… в общем, отец очень любил его. Больше жизни. Наверное, ты слышал ту библейскую историю, в которой отец подарил сыну разноцветное платье?[40]
– Приходилось.
– Он любил своего сына не меньше. Так вот, однажды я увидел, как они гуляли вдоль реки. Вдруг на отца что-то нашло, он со всех сил пихнул своего сына, и тот свалился прямо в воду. Малышу повезло, он ухватился за бревно, что проплывало рядом, и его отец и я вытащили мальчика. Я, помню, страшно перепугался: не верил собственным глазам, ведь отец мог убить любимого сына. Но не подумай, он вовсе не хотел убивать его, однако если б мальчик утонул, тщетно отец винил бы себя.
– Представляю. Отец, наверное, не пережил бы этого.
– Конечно, нет. Потом я еще пару раз встречался с тем шведом. Как-то раз он рубил дерево и так размахнулся топором, что, если б мальчик в ту секунду не поскользнулся и не упал, лезвие вонзилось бы прямо ему в голову. После такого удара вряд ли бы кто выжил.
– Уж я бы точно помер.
– И я попытался представить, что было бы дальше. О чем бы думал отец. Поэтому, заглянув к нему в гости, я сказал: «Нильс, тебе бы быть поосторожнее с мальчишкой. В один прекрасный день ты раскроишь ему голову, если и дальше будешь бездумно махать топором».
А Нильс мне и ответил: «Мистер Миллер, то была вовсе не случайность». Помню, услышав его ответ, я немало растерялся и даже забыл, где нахожусь. Что он имел в виду, говоря, будто бы это не случайность? Но он мне объяснил: «Вы и не подозреваете, что происходит на самом деле. Может, ведьма какая наслала на меня проклятие или дьявол мозги похитил, но стучал я мирно топором, думал, как сильно люблю своего сына, и вдруг ощутил страшное желание убить его. Впервые подобное затмение нашло на меня, когда он был грудным младенцем, а я держал его на руках, стоя у нас дома, на лестнице, что вела на второй этаж. Словно голос чей-то в моей голове заговорил, подзуживая: „Брось, ну, брось его вниз“. И мне страшно захотелось подчиниться этому настоянию, хотя я знал, что совершу страшнейший грех в мире. Я мечтал бросить сына об пол, я превратился в мальчишку, давящего жука булыжником. Я жаждал увидеть, как голова его расколется, ударившись о доски пола.
