Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
– Чего тебе?
– Там какой-то крендель звонил.
– И что?
– Сказал, что прилетает завтра.
– Валера звонил? – заорала я.
– Что-то в этом роде… – с деланной неважностыо промямлил Димка.
– Почему ты, сволочь, не позвал меня к телефону? – Я готова была его убить.
– Ты же не посвятила меня во все подробности половой жизни, – ухмыльнулся он.
– И как же ты ему представился?
– Как твой бывший муж и совладелец жилой площади, – довольно хмыкнул он.
– Не ври.
Не в его стиле было так представляться.
– Конечно, нет. Я сказал правду… Что я тетушка Чарли из Бразилии, где в лесах водится много диких обезьян! – Он сделал книксен.
– Как я тебя ненавижу! – ответила я почти искренне.
– Не бойся, твое чувство не останется безответным. Кстати, крендель еще будет звонить.
– Дай ему телефон сюда. Он как мой, только последние цифры семьдесят семь. – Я хотела захлопнуть дверь перед его напудренным носом, но он просунулся в квартиру и уселся на кровать.
– Естудэй! – то ли запел, то ли завопил он и начал отбивать ладонями такт по собственным бедрам.
– Не мог бы ты попеть без аудитории, – взмолилась я и рухнула на кровать рядом.
– Первая баба, с которой я переспал в Америке, была моим инструктором по вождению. Она мне до сих пор звонит. У нее недавно собака под машину попала, так не с кем, кроме меня, было поделиться. Дикая страна. Она была совсем не моя героиня, толстая, лохматая. Мать ее входила в сенат штата, а она сама дура дурой и всю жизнь продавала канцтовары по телефону. Я выслушивал ее, за это она учила меня вождению, такой американский товарообмен. Она мне звонит из Вашингтона, тарахтит 12 минут, не дает мне сказать ни слова и кладет трубку. Хочешь ответить? Плати свои деньги.
– Ты мне про всех своих баб будешь рассказывать? – зевнула я.
– Про всех не успею, – сказал он, посмотрев на часы. – Потом я склеил Эни на правозащитном собрании. На такие собрания ходят тетки, которые участвуют во всем подряд. Они так переходят из защиты животных в зеленые, за сохранение лесов Бразилии и болот Америки, против негуманных методов выращивания телят. Такие леваки-энтузиасты. Эни была из них. Она работала собкором модернистского художественного журнала, состоящего из дискуссий, что есть искусство, что не есть искусство. Типа, положат американский флаг при входе на выставку так, что на него наступают, и выясняют – это свобода выражения или нарушение закона. У Эни при всей хрупкости были тяжелые бедра, такой монолит, вытесанный из камня. Не внешне, а когда ты до них дотрагивался. Она никогда не знала, что с ними делать, видимо, большое табу на секс. Такая бестолковая, неустроенная, непрактичная, в грубом пиджаке, джинсах и шелковой блузке. Трогательное чучело, и будила во мне садистские наклонности. Она требовала от меня больше, чем я хотел ей дать. Она хотела обязательств, в англосаксонской модели это значит «сопереживание»… а обмен монологами про неприятности на работе означает повязанность друг другом. То, о чем можно рассказать психоаналитику или любовнику.
– Хоть одна-то нормальная у тебя там была? – спросила я.
– У меня была любовь. От безысходности я поперся на психологические курсы. Такой открытый клуб, в котором двух-трехдневные курсы всего: суфистских танцев, способов соблазняющего раздевания, разгадывания убийств века, иглоукалывания индейцев наваху, раскрашивания египетских орнаментов и т. д. Я пришел на курс сравнительной психологии русской и американской культур. Американы платили деньги, а русских брали на халяву. Там я увидел Мэги. Она была хороша собой, а у ее бойфренда уже не стояло от наркотиков. Ей принадлежит гениальная фраза, с которой я начал постижение американских женщин: «Если я залечу, то за аборт ты платишь половину». Это было без тени юмора. Она жила у бойфренда, мы встречались, когда он уезжал, я снимал комнатуху и звать к себе не мог. Американка – это баба, которая нежно берет тебя за руки и начинает их аккуратно и плавно выкручивать. Она дергала меня, как собачку на поводке. Она не собиралась вводить меня в жизнь, потому что сама клеилась к карьерным связям бойфренда, а я был «ебарь на веревочке». Она вела партию не потому, что была сильней, а потому, что игра была на ее территории. Она говорила, мол, ты такой русский, такой доминантный, а здесь сиди тихо, здесь права человека. Сексуально я был на ней двинут, но у меня не проходило ощущение унижения. Она задолбала меня так, что я ушел от нее к темной девушке с Гаяны. Но темная девушка в первую же ночь спросила: «Почему вы, белые мужчины, такие мягкие на ощупь и в отношениях?» Эмоционально она мне подходила, афроамериканцы в Штатах – такие же открытые дети, как русские, но я понял, что не потяну с ней психологически, здесь надо было быть мачо.
– Ты меня достал, я хочу спать, – взмолилась я.
– Когда я развозил на машине газеты и пиццу, а в Америке любая работа считается приличной, я встретил Кэтрин. Она оказалась моей клиенткой, к тому же писала диссертацию по Достоевскому. То, что она несла о Достоевском, было неграмотным бредом, но на такие вещи я уже не обращал внимания. Мы говорили, говорили. Я заходил иногда, пили кофе. Вдруг посреди фразы она меня берет за руку и сообщает: «Если тебе перед этим нужна ванная, то она на втором этаже». Для меня с ними всегда был труден переход из дружбы в постель, я никогда не понимал момента, когда уже пора, никакой плавной кривой, сразу шок. Ты с ней еще глазами не договорился, а она уже за тебя решила и объявляет. Получается, что ты в постели не потому, что у тебя эрекция, а потому, что она велела. Кэтрин была из поколения «детей-цветов», нахваталась нонконформистских идей, вышла замуж за адвоката-алкоголика и начала кирять с ним. Когда забеременела, он умер в постели рядом с ней. У нее был выкидыш. Я не сразу понял, что она алкашка. Русский алкоголизм асоциален, американский – наоборот. Утром она шла на работу мрачная в черных очках, к десяти становилась теплее, в перерыв хохотала, а к пяти уже лыка не вязала. Она преподавала в университете. Ходила с такой изысканной сумочкой, а в ней бутылочка «Смирновской» и стаканчик. Заходит в туалет, открывает сумочку, как истинная американка, разбавляет водку водой и вперед. Аристократичная синеглазая блондинка, и поллитру в день стабильно.
Потом уже бродила ночами по дому, стучалась лбом в углы, искала припрятанные бутылки, чертей гоняла, полный набор. Но расстались мы не из-за этого. К моей хозяйке приезжали родственники, и она предложила две недели пожить в другом месте. Я спросил Кэтрин, могу ли я к ней переехать, мы уже были вместе полтора года. Я взял чемодан и пришел. На третий день она хотела смотреть по телевизору сериал, а я – новости. Началась разборка. И она сказала: «Если бы ты, живя здесь, платил половину за электричество и воду, то я, безусловно, стала бы обсуждать с тобой, что именно смотреть». И я охренел, Ирка! Ведь это по-американски нормальное заявление, а я после него заболел. Я понял, что смогу стать американцем, но американцем-дебилом, против себя русского-умницы! Что же делать, Ирка? Что делать?
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
