Но сдержать в голосе недовольство и даже претензию не удалось, да и обида прорывалась — плохой из меня притворщик.
— У твоего отца был гость, но вроде бы встреча не носила неприятный характер.
— А Юлька? — вырвалось у меня.
— С ней всё хорошо, никто на неё не покушается. Толга прислал фото визитёра, если тебе интересно.
Я вскинула на Энвера возмущённый взгляд, и он засмеялся:
— Телефон на кровати, можешь посмотреть.
Меня из ванны словно ветром сдуло. Мокрыми ногами голая я пронеслась по линолеуму, едва не поскользнувшись пару раз, плюхнулась на кровать и взяла айпад. Экран загорелся, едва коснулась его, а на нём сразу высветилось фото: папа и Эд. Оба улыбаются и пожимают друг другу руку. Не похоже, что визитёр был с дурными вестями от меня. С одной стороны меня взбесило такое самоуправство, а с другой — я ведь доподлинно ничего не знаю, вдруг он всё же передал мой призыв о помощи. Но почему папа так лучезарно улыбался?..
— Знаешь его?
— Знаю. Вернее, имя знаю, — вздохнула я, положила телефон и рассказала о нашей встрече в книжном. — Так и не поняла, почему Волкан дал мне передать весточку.
— Он же не из людей Кемрана, ему нет смысла препятствовать тебе. К тому же он прав — шансов, что тебя не примут за сумасшедшую, было мало. Но и тут… — кивнул на снимок и озвучил мои мысли: — не скажешь, что он принёс плохую весть.
— И я не понимаю, хорошо это или плохо.
Энвер отбросил полотенце, которым вытирался, разговаривая со мной, и сел рядом. Обнял за плечи и вздохнул:
— Мне пора уходить. Поспи, думаю, скоро за тобой уже пришлют из Европола.
— Я позвоню отцу, — нахмурилась. Итак не знала, как построить разговор с ним и объяснять моё молчание, а теперь совсем все запуталось. — Или нет, сделаю, как ты говорил — сначала дождусь, что решит Европол.
* * *
За мной действительно прислали в тот же день. И он стал похож на следующий и еще несколько других. Ночь я проводила в объятиях Энвера, мрачневшего всё больше и пытавшегося это скрывать, но я видела набегавшую на его лицо тень, когда он не замечал, что я наблюдаю за ним, он неохотно отвечал на звонки и слушал собеседника настороженно. Мне казалось, что он находился в напряжённом и выматывающем ожидании чего-то неприятного. И можно было догадаться чего.
За ту неделю, что ходила на допросы и опознания, я начала понимать масштабы сети, сплетённой Месутом. Европол совместно с национальными полицейскими управлениями и службами безопасности близлежащих и европейских стран арестовывали дилеров, накрокурьеров, устраивали облавы. Но всё это было не то.
— …Практически невозможно подобраться к верхушке, Месут гениальный преступник, — сокрушался Энвер, когда мы остались одни после очередного допроса. Нам с ним сегодня провели очную ставку, я так и не поняла зачем — обвинять Энвера в чём-то я больше не хотела и не собиралась.
— Как и Кемран.
Из вопросов и обрывков случайно подслушанных разговоров, из наших с Энвером разделённых на двоих впечатлений от очередной встречи со следователями Европола я сделала выводы, что можно обрубить концы сети Месута, но к нему самому не подкопаешься: не замечен, не бывал, не трогал, не делал, радом не стоял… Чист как стеклышко после «Мистера Пропера», чтоб гада приподняло и неровно опустило.
— Где Месут хранит компромат на членов правительства и послов разных стран — неизвестно, а без этого предъявить нечего. К тому же Национальная полиция подчиняется премьер-министру, а тот тоже на крючке и стопорит дело. Вчера начались кадровые перестановки, отставки, проводы на пенсии. Не удивлюсь, если пройдёт волна сердечных приступов… или лихорадки Эболы, — горько усмехнулся.
Энвер мерил шагами комнату, и они уже исчислялись тысячами, а меня передёргивало от прогнозов, которые совсем не казались нереальными и легко могли коснуться и нас троих: Энвера, его мать и меня. Осознание, какое шершневое гнездо он с матерью разворошил и в чьи лапы я угодила, пугало до чертиков, я притихла и боялась каждого шороха. Через два дня меня обещали отправить в Россию, я не знала, как дожить до этого момента и дико боялась за жизнь Энвера. Его и его мать, наконец, включили в программу защиты свидетелей, и он уже утром должен был исчезнуть, сам не знал куда.
— Валя… — присел передо мной на корточки, сжал ладони и уронил голову мне на колени. — Как я буду жить без тебя… — это был не вопрос, а плач души и сердца.
— Я не знаю… — прошептала, отвечая на этот же вопрос, заданный мысленно ему.
Я не знала.
Снова накатило то неуютное ощущение от загадочного «и»…
Мыслями улетела домой, обняла Юльку и отца и…
Вот это «и» пугало пустотой и неизвестностью. Я не знала, что скрывает это «и». Дальше него мысли не пробивались, и это до чертиков пугало — я устала биться, бояться и терпеть неудачи.
Теперь я понимала, что то «и», родившееся от сомнений в успехе очередного побега, сменилось другим, более весомым «И» — что будет с нами? Со мной и Энвером. Наши отношения странные, какие-то… рваные… как раны на сердцах.
Я склонилась и положила свою голову на его, смотрела в угол отсутствующим взглядом и почти не обращала внимания, что Энвер целует мне колени и руки — он устроился у моих ног, как преданный пёс.
У нас осталась всего одна ночь…
— Мне как-то тревожно… — сказала тихо, на самом деле мучаясь нехорошим предчувствием. — Зря ты отказался от охраны. И Толга…
— Я доверяю ему. Он, может быть, не слишком хороший человек, но обязан мне самым дорогим, а ему знакомо понятие чести и достоинства.
— Зачем он звонил снова? Ты после разговора мрачнее тучи.
— Кто-то уже пару дней шастает вокруг замка и фабрики, — нахмурился Энвер.
— Европол? Нацполиция?
— Нет, я спрашивал сегодня. Они заинтересовались, уже наверняка выясняют. Не это меня беспокоит… — он поднял на меня полный боли взгляд. — Ещё два дня оставлять тебя здесь… я сойду с ума.
— Я тоже боюсь, Энвер. Сначала я привыкла бояться тебя, а теперь — остаться без тебя.
