Легонтов меня заметил, но никакого желания отправиться следом не выказал, напротив, смотрел мимо меня, как чужой, а если я попадалась в поле его зрения, ничего, кроме холодного равнодушия, во взгляде сыщика прочесть было невозможно. Более того, его красивое умное лицо приняло вдруг такое безмятежно-идиотское выражение, что я чуть не споткнулась на ходу.
Александр Матвеевич продолжал корчить дурацкие рожи. Это явно неспроста!
Помнится, я поручила Легонтову посмотреть, не будет ли за нами «хвостов», когда мы встретимся у Нептуна. Тогда это казалось мне чем-то, похожим на забавную шутку. Но, судя по всему, Александр Матвеевич своим профессиональным глазом кого-то усмотрел и насторожился.
Неужели я привела за собой «хвоста»? А впрочем, я ведь и не подумала проверить — не следил ли кто-нибудь за мной по пути, да, честно говоря, в переполненном людьми вагоне подземки это было не так уж просто. Ладно, рискну и «проверюсь» сейчас.
Сохраняя индифферентный вид, я полюбовалась скульптурами фонтана — в который раз! «Нептунбрюннен» просто-таки стал моей любимой берлинской достопримечательностью.
Насколько я помню, редко какой дамский роман обходится без сцены у фонтана, но в жизни все получается куда как менее романтично!
Обойдя Легонтова словно неодушевленный предмет, я двинулась куда-то по Ратхаусштрассе и вскоре оказалась на не слишком людном перекрестке.
Удивительно, но в Берлине, с его четырьмя миллионами жителей, народом запружены лишь несколько центральных улиц, а сделаешь несколько шагов в сторону — и уже безлюдье. Большой контраст с Москвой, население которой еле дотягивает до двух миллионов, но все эти без малого два миллиона разгуливают по улицам туда-сюда, создавая толкучку на тротуарах.
Видимо, немцы, не имея склонности к праздному времяпрепровождению, заняты исключительно делом, а на прогулки времени не остается.
Итак, оказавшись на тихом, почти безлюдном перекрестке, я незаметно оглянулась. За моей спиной метнулась какая-то темная тень, спрятавшаяся за круглую афишную тумбу. Тумба была обклеена плакатами, изображавшими гёрлс из Винтергартена, задравших ноги в поднебесье.
Я, словно бы заинтересовавшись афишами, принялась обходить тумбу по кругу и заметила мужчину в черном пальто, с той же жадностью изучавшего рекламу Винтергартена. Он тоже двигался вокруг тумбы, стараясь не попадать лишний раз в поле моего зрения. Да, похоже, сегодня за мной и вправду следят.
Ну что ж, я, в отличие от немецких бюргеров, очень люблю пешие прогулки и постараюсь сделать все, чтобы германскому филеру его служба не показалась слишком легкой…
Я вдоволь набродилась по Берлину, ощущая за спиной чужую тень и поэтому избирая самые неудобные для слежки за мной места — открытые и безлюдные.
Как ни странно, сама я от подобного времяпрепровождения получила громадное удовольствие — во-первых, было очень приятно издеваться над «хвостом», мотая его туда и сюда (в вопросах шпионажа человеколюбие неуместно), а во-вторых, мое глубокое убеждение состоит в том, что узнать чужой город по-настоящему можно, лишь неспешно гуляя по его улицам вдали от туристских маршрутов и рассматривая все, что попадется на глаза по пути…
Достопримечательности и так всем известны по страницам путеводителей, журнальным иллюстрациям и почтовым открыткам. А вот наблюдая за жизнью обычных горожан, можно открыть много интересного.
Когда я вышла на Фишинсель и побрела по набережной вдоль канала, следом за мной по воде поплыл неизвестно откуда взявшийся белый лебедь. Это было удивительно. Я долго-долго шла вдоль парапета, а лебедь горделиво плыл по каналу, поглядывая на меня и, казалось, приноравливаясь к скорости моего шага.
Что ж, сопровождающих у меня становится все больше и больше, но я предпочла бы целую стаю лебедей, чем одного поганого шпика, крадущегося по моим следам.
Однако я сделала непоправимую ошибку, унизив достоинство гордой птицы — в благодарность за почетный эскорт я решила ее чем-нибудь угостить.
Увидев впереди вывеску с кренделем, я позволила себе купить у булочника свежую булочку и покрошила ее на воду.
Любой московский лебедь нашел бы мое поведение очень любезным и с благодарностью перекусил бы. Но берлинский был просто шокирован. Видимо, его представление о порядке и мировой гармонии оказалось сильно уязвлено. Он с брезгливым удивлением посмотрел на размокавшие в воде крошки, повернулся ко мне спиной, не желая больше замечать даму, обладающую столь дикими манерами, и уплыл, развивая скорость хорошего катера.
Я вновь осталась наедине со своим, сильно надоевшим мне «хвостом».
Пожалуй, можно было бы вернуться в гостиницу — наверняка те, кто меня преследует, все равно уже знают, где я живу. А если и не знают, узнать об этом не составит особого труда. Надеюсь, проследовать за мной в мой номер у «хвоста» не хватит наглости и я смогу наконец избавиться от своего провожатого?
Вечер я провела в гостинице, хотя у меня и мелькала вредная мысль — а не пойти ли на последний сеанс в какой-нибудь синематограф, выбрав при этом самую сентиментальную душещипательную мелодраму и заставив филера в случае если он дежурит у подъезда гостиницы и готов снова следовать за мной, досмотреть картину до конца?
Надеюсь, пытка синематографом — не самое жестокое злодеяние? Если слежка за мной будет продолжаться, не премину воспользоваться этим планом…
Вот удивительно, синематограф не так уж давно вошел в нашу жизнь, а уже успел занять в ней такое прочное место, что мне даже пришло в голову использовать его в качестве орудия против врагов.
Хорошо помню, как я впервые попала на демонстрацию этой модной новинки — синема или «иллюзиона Люмьера». Поперек сцены в зрительном зале натянули мокрое серое полотно, потом погасили люстры, над нашими головами заструился дымный луч света, по полотну забегали пятна, и вдруг появилась надпись «Извержение на острове Мартинике. Видовая картина». И все увидели гору, из недр которой лилась лава. Потрясенный зрелищем зал вскрикнул как один человек.
Сколько с тех пор прошло времени — лет восемьдесят. А синематограф уже никого не удивляет, режиссеры всех стран и народов выпускают фильму за фильмой на любой вкус, появились звезды синематографа из числа артистов, не добившихся большого успеха в театре, а также предприниматели от иллюзиона, считающие создание синематографических шедевров выгодным помещением капитала.
Вот только мужчинам по-прежнему нравится хроника про извержения, морские путешествия и военные битвы, а дамы предпочитают слезливые мелодрамы.
Итак, решено — если меня будут донимать слежкой, из вредности заставлю этого немецкого филера проследовать за мной в иллюзион и смотреть там что-нибудь несусветное вроде фильмы «Карающий ангел, или Разбитое сердце Матильды»! А сама полюбуюсь, что с этим филером будет…
На следующий день мое негодование немного улеглось, и я вновь отправилась в дом госпожи Фан-дер-Флит, рассудив, что если за мной даже и следят, в том факте, что я посещаю в Берлине своих соотечественников из числа посольских чиновников, нет ничего удивительного. Однако на, этот раз мне показалось, что слежки не было или «хвост» просто тщательнее маскировался.
