Однако он не намеривался портить отношения с понтификом, ему это было не выгодно. После некоторых раздумий, чётко оценивая сложившуюся ситуацию, он сказал Папе на одной из утренних аудиенций:
– Ваше Святейшество! Позвольте изложить соображения по поводу моего сына.
Лицо Александра покраснело от ярости, но он сделал жест рукой, позволяющий вице-канцлеру высказаться.
– Дело семейное и весьма щекотливое. Пройдёт ещё какое-то время, и в Риме будут судачить о том, что вы не можете навести порядок с собственными детьми. У вас много противников среди знати, словом, вы понимаете, чем всё может закончиться.
– Вы имеете в виду бунт против церкви, как при моём дяде Каллисте?
– Да, Ваше Святейшество!
Понтифик погрузился в воспоминания.
– Я помню, как чернь ворвалась в стены Ватикана и сметала всё на своём пути. Если бы не чёткое действие сбиров[56], неизвестно, чем бы всё тогда закончилось.
– Вот именно, мы не можем допустить повторение событий почти сорокалетней давности, – заметил вице-канцлер. – Я понимаю ваше негодование и возмущение по поводу Джованни, и я как отец, непременно, выкажу своё недовольство, но как вы понимаете, это ничего уже не изменит.
– Что вы предлагаете?
– Церковный развод.
Понтифик воззрился на Сфорца-старшего, поражаясь его предприимчивости и готовности поставить на карту честь своего сына, самого герцога Миланского.
– Это решение далось мне нелегко, поверьте. Будет задета честь Сфорца, – сказал вице-канцлер, угадывая мысли своего патрона.
– И чем мы обоснуем причину развода на заседании консистории[57]?
– Тем, что ваша дочь по-прежнему девственница.
От такого ловкого предложения у понтифика округлились глаза.
– Пожалуй, это веская причина, – согласился он.
* * *
Пока шла подготовка к заседанию консистории, Лукреция наслаждалась возобновлением отношений со своим братом Цезарем. С того момента, как Лукрецию отправили в Субьяко, а затем в Санта-Мария-ин-Портико, юноша превратился в сильного красивого мужчину. Лукреция также изменилась: её грудь округлилась ещё более, а бёдра приобрели соблазнительное свойство покачиваться при ходьбе, по всей видимости, эту манеру она переняла у Джулии Фарнезе, которая пыталась всяческими способами привлечь внимание понтифика.
Брат и сестра предавались постоянным ночным наслаждениям, в то время как у Папы Александра назревали мысли о том, что пора подчинить земли протектората непосредственно Ватикану, сосредоточив власть в одних руках, подавив тем самым, свободолюбивых спесивых аристократов.
Его давно привлекали Форли, Имола и Ровенна, принадлежащие вдовствующей Катарине Сфорца, двоюродной сестре вице-канцлера. Понтифик принял решение отдалить Асканио Сфорца от обязанностей главнокомандующего армией Папского государства, оставив ему лишь ответственность за внутренние дела Ватикана. А чтобы не было возмущения с его стороны, Александр VI собирался оставить Джованни, своему несостоявшемуся зятю, всё приданное Лукреции – тридцать тысяч золотых дукатов, как плату за покорность и согласие.
* * *
Через некоторое время страсть Лукреции и Цезаря не преминула привести к нежелательным последствиям. Лукреция постоянно чувствовала слабость и недомогание. Она поделилась подозрениями с Цезарем, чем привела его в неподдельное волнение.
Он, прежде всего, испугался, что на приближающемся заседании консистории Лукреция будет убеждать всех в своей невинности, но её тело будет доказывать обратное.
Но консистория прошла успешно, несмотря на то, что Лукреция была уже на четвёртом месяце беременности, она спрятала этот недостаток под широким платьем и услышала заветную фразу: a mensa et toro[58].
Понтифик прекрасно знал о состоянии дочери и виновнике, Цезаре, но не осуждал их, понимая, что против чар Лукреции устоять невозможно. Поэтому сразу же после развода заботливый отец отправил отяжелевшую дочь в монастырь Сан-Систо, что на Аппиевой дороге, ведущей в Бринзиди.
* * *
Жизнь в Сан-Систо была серой и однообразной, протекая infra guattuer[59]. Лукреция не думала о ребёнке, её более всего расстраивало отсутствие плотских наслаждений в виду её интересного положения. Она постоянно капризничала, изводила компаньонку Каберию и служанок.
По мере того, как приближались сроки родов, она становилась всё более невыносимой. Однажды Лукреции показалось, что еда недостаточно тёплая, и она запустила серебряной тарелкой прямо в компаньонку, та едва успела увернуться.
Каберия, сидя по ночам у ложа своей госпожи, была готова вскочить по первому её требованию и удовлетворить любые потребности. Однажды, не выдержав постоянного напряжения и недосыпания, компаньонка свернулась калачиком на кресле и крепко заснула.
Лукреция, пребывая скорее в забытьи, чем во сне, постоянно чувствовала шевеление ребёнка, и отчего-то была уверена, что носит девочку. Вот и сейчас, плод начал ворочаться, словно укладываясь как можно удобнее. Лукреция открыла глаза: над ней склонилась незнакомая женщина, вся в чёрном. Мадонна удивилась, но не испытала чувства страха. Таинственная фигура протянула Лукреции руки, и начала поднимать её с постели, та же безропотно подчинилась.
Женщина накинула на Лукрецию тёплый плащ и увлекла за собой, прочь из монастыря.
– Кто ты? – спросила мадонна.
– Не задавайте лишних вопросов, так надо. Вас ожидает Асмодео ди Неро в замке Creazione.
Таинственная женщина беспрепятственно вывела Лукрецию из Сан-Систо, чуть поодаль её ожидала карета. Мадонна благополучно села в неё при помощи маленького ушастого человечка. Малыш подал ей тёплый шерстяной плед и сказал тоненьким голосом:
– Накройтесь, мадонна, ранним апрельским утром ещё прохладно.
Затем он сел на место кучера и карета тронулась. Таинственная женщина осталась стоять посередине дороги.
Путь в Creazione по подсчётам Лукреции должен был занять часа четыре, не меньше, но достаточно скоро дверь кареты отворилась, перед ней стоял улыбающийся граф ди Неро.
– Дорогая Лукреция! Как твоё самочувствие? – участливо поинтересовался он.
– Благодарю вас, граф, вполне сносно, – ответила мадонна и протянула руку.
Он помог ей выйти из кареты.
– Но скажите, ваша светлость, отчего такая спешка? – спросила Лукреция, очутившись рядом с ди Неро.
