И тут же кружится голова, стоит только сделать шаг из машины.
В груди щемит до боли. До ожогов.
Здесь ничего не изменилось. Ни клочка земли.
Даже воздух здесь совсем другой, особенный. Пахнет по-другому. Домом. Такого воздуха больше нет нигде на свете!
И темнота перед глазами. Черная пелена.
Вижу отсюда, как в окнах ярко освещенной гостиной кружатся в танце пары.
Только вот теперь другие люди ходят по нашему дому. Спят в наших комнатах. Чужой, конкурент сидит теперь в кабинете отца, разгребая бумаги, а в маминой спальне у зеркала чужая жена приводит себя в порядок перед сном в ожидании мужа…
Это не больно.
Это сокрушительно.
Сметает с ног, отравляет зрение.
Грудь сжимает, будто все плиты этого дома сваливаются на меня в один миг. Нечем дышать. Нечем. Ребра будто выламывают изнутри.
— София.
Сама не замечаю, как падаю прямо в объятия Санникова.
— Не надо, — отстраняюсь, до боли в веках закрывая глаза.
Надо привыкать. Надо научится справляться. Даже если это смертельно и невыносимо. Даже если разрывает изнутри.
Глава 41
— Я сама, — говорю глухо, сама поражаюсь тому, что способна издать хоть какой-то звук.
Мир перед глазами вертится, и всю меня просто выкручивает. На физическом уровне. Суставы выворачивает и ломит кости. Как в страшной лихорадке.
Кажется, сейчас просто подогнутся ноги, и я упаду. Провалюсь в темноту.
Даже звуку собственного голоса поражаюсь.
Потому что легкие сжало так, что и вдоха не способна сделать. Разве что издать какой-то хрип или жалкий писк.
Но я должна.
Я должна держаться.
Наверное, только в эту секунду — окончательно, до конца, будто выстрелом перед глазами понимаю, — нет друзей.
Вокруг — враги.
Шакалы, которые только и думали о том, как прибрать к себе кусок отца. И теперь танцуют на осколках нишей жизни. По крайней мере, Виталий Ефимов, вечный конкурент и соперник отца.
Который через подставных лиц приобрел наш дом и тут же закатывает свой ежегодный маскарад.
Но соперничество, конкуренция, — они ведь тоже могут быть с человеческим лицом. Бывает, победитель и проигравший, жмут друг другу руки.
Здесь этого и близко нет, раз, зная обо всех наших немыслимых трудностях, Ефимов не предложил нам помощь, не пришел открыто даже выкупить наш дом за разумную цену. Выкупил его за копейки и пляшет сейчас на руинах нашей беды. Даже траурный срок, хоть бы для приличия, не выдержав.
А Санников привел меня именно за унижением.
За тем, чтобы наблюдать, как это полоснет по мне самым острым, почти убийственным ножом. Наблюдать и наслаждаться этим сокрушающим ударом!
И я не могу.
Пусть у меня ничего не осталось.
Ни положения, ни денег, ни статуса, никакого-то более-менее вырисовывающегося будущего.
Не могу ни ему, ни Ефимову позволить упиваться своим триумфом. Самой сокрушительной победой надо мной, — сломленным духом.
Нет. Я не позволю этому случиться!
Потому что дух — это единственное, что остается, когда у человека больше ничего нет!
И только он, его сила, способны либо вывести тебя из самого глубокого дерьма или сбросить в канаву, как бы высоко ты ни находился!
И это — последнее, за что я буду держаться до самого конца, чего бы мне это ни стоило!
На удивление, моя нога уверенно становится на дорожку.
Даже не покачиваюсь, когда Санников убирает руки, лишая меня поддержки.
Сама поражаюсь, что сумела встать ровно.
Видимо, и он не ждал, — взгляд по-прежнему ледяной, непроницаемый, жестокий и жесткий, но руки все же держит так, будто в любой момент готов меня подхватить.
Но и этого удовольствия я ему не доставлю!
Выпрямляю спину, пусть даже через адскую скручивающую боль. Уверенно ступаю вперед, расправив плечи на максимум.
И, пусть моя походка вовсе не легка, каждый шаг дается мне уверенно.
Даже несмотря на белесые вспышки перед глазами.
Уверенно поднимаю голову, двигаясь вперед. Оставляя Санникова в полушаге позади себя.
— Виталий, — обойдется без улыбки.
С каменным надменным лицом киваю новому хозяину родного дома, по собственной традиции встречающего гостей у самого входа.
Сколько раз я бывала на его закатанных маскарадах!
Сколько раз он целовал мне руку, вот так же встречая!
Но теперь маска приветливости в миг слетает с позеленевшего лица.
На миг Ефимов замирает, начиная моргать так, как будто у него нервный тик.
Правда, совсем ненадолго.
В этом мире умеют справляться с собой. Умеют скрывать все эмоции и держать лицо.
— Софья, — его бровь надменно летит вверх. — Вот уж не думал…
Пожимаю плечами, продолжая двигаться вперед.
Какой смысл что-то ему говорить в ответ?
Да. Он не думал, что я когда-нибудь вновь переступлю порог этого дома.
Что увижу, как он упивается собственным торжеством.
И я не думала.
Но насладиться этим моментом до конца ему не дам.
Все как в дурмане.
Родные стены.
Все такое до боли, до слез мое…
Веселая музыка, смех, шампанское на подносах.
Все вижу, как в дымке, как в мучительном тумане.
И сердце — оно щемит до безумия.
— Софи-ия, — Стас поспевает чуть позже. С опозданием в каких-то пару секунд.
Почти прижимается к спине своей грудью.
— Почему не дождалась, пошла сама?
И снова — лишь пожимаю плечами в ответ, попутно сбрасывая с плеча его тяжелую руку.
Что говорить?
Что ты издеваешься надо мной?
Что я сейчас воочию наблюдаю крах собственной прошлой жизни?
Никогда еще не было так больно, за все это время. Ни разу. А сейчас — будто точный выстрел в сердце.
Пары замирают. Все, как по команде, разворачиваются ко мне.
Улыбки сходят с лиц.
Но лишь на миг.
Для того, чтобы тут же смениться пренебрежительными уничтожительными взглядами.
Нет. Я гораздо лучше думала о людях.
