20. Выставка
– Ого, столько модных личностей собралось, – прошептал ей в ухо Сухов. – Люд из телевизора.
– Не тушуйся, – сказала Ванга. – И будь обаятельным.
– Конечно, буду, – заверил он. – Работа такая.
– Ну, хочешь покурить или заходим?
– Хочу курить, но заходим. Смотрю, народ там разминается вовсю халявным бухлом.
– Сухов!
– Что?
– Обаятельным. Успеешь накидаться.
– Мы же под прикрытием, – хихикнул он. – Что может быть надёжней вискарика?
– Кстати, Форель любит пастис. Выпей с ним и похвали.
– Эту анисовую гадость?! Никакая работа не заставит меня так издеваться над собой. Шучу. Ладно, идём. Кстати, смотри, вон – в том зеркале… Мы с тобой очень даже сладкая парочка! Можно я тебя за ягодицу ущипну?
– Точно бородатый…
Они прошли гостеприимно распахнутые двери галереи, и Сухов не преминул похвалить, как организован вход.
– Хорошо, что у вас нет рамы, – заметил он приятной крупноватой девушке. – С металлоискателем. А то я, знаете ли, с пистолетом.
Та удивлённо посмотрела на него, но тут же улыбнулась.
– Пригласительные на имя Рутберга, – сказала ей Ванга. – Двое.
– Да, есть, – та отметила в списке галочку. – Игорь Рутберг… Проходите, очень рады вас видеть.
– Это она – Игорь Рутберг, – Сухов указал на Вангу и сокрушённо вздохнул. – И я уже замучился умолять перестать носить женское платье… Я, кстати, Алексей.
– Ах ты гад ревнивый! – зашипела Ванга.
Крупноватая девушка, казалось, сияет от радости.
– А я знаю, кто вы, – сказала она Сухову и заговорщически подмигнула. – Проходите скорее, а то самое вкусное скоро закончится. Сингл молт, я выбирала лично.
– Какое ценное умение, – изумился Сухов. – Спешу попробовать.
Они прошли вперёд несколько шагов.
– Это помощница Ольги, – объяснила Ванга о крупноватой девушке на входе. – По-моему, её называют Гризли.
– Очень вежливо, – отметил Сухов.
– А что? – не поняла Ванга. – Недостаток, доведённый до абсолюта, становится несомненным достоинством.
– Я о том же, – с энтузиазмом согласился Сухов. – А-а… Этот… Игорь Рутберг, что, прям тот самый?
– Да.
– Ни хрена себе… Думал – да что там, надеялся! – просто однофамилец.
– Нет, тот самый.
– Так, – Сухов взял Вангу за плечи, чуть отстранил и поставил прямо перед собой. – Признайся как на духу, сколько в тебе ещё сюрпризов?
– Перестань, на нас люди смотрят, – засмеялась та. – Кстати, так и не оценил моё платье.
– Конечно, – на Ванге было простое длинное платье в пижамную полоску, которое, видимо, простым не было и очень ей шло. – Оно вызывает у меня эрекцию.
– Господи, Сухов, не настолько же светским…
– Спокойно, мы под прикрытием. Допустимо всё.
Им уже предложили напитки, и Сухов выбрал сингл молт, дабы оценить познания Гризли; Ванга пока решила ограничиться водой.
– Пьянеть стала быстро, – призналась она Сухову. – Старею.
– Тебе идёт.
– Вот уж спасибо.
– Я имею в виду – пьяненькая. Такая милая, прямо… И вся твоя сексуальность обнажается. Терпеть не могу пьяных женщин, а тебе идёт.
– Сухов! Неужели ты ко мне подкатываешь? Мы же друзья.
– Конечно, когда у нас Игори Рутберги… Дай хоть повосхищаться своей напарницей.
– Ну вот и открытие, – сказала Ванга. – Обещано было небольшое шоу.
Свет потух и снова включился, но уже более приглушённый. Оказалось, что экспозиция была задёрнута двумя занавесами: непроницаемый поднялся, полупрозрачный остался на месте, и по внутренней его стороне заскользили цветовые пятна. Звуковое сопровождение тоже сначала оказалось приглушённым, но громкость постепенно нарастала. Сухов быстро отпил глоток виски – эта музыка… не прямо, конечно, но…
– Музычка, – чуть надтреснуто произнёс Сухов.
Звук нарастал, вступительные такты какой-то арии, и вот густой женский голос пропел первые ноты. Цветовые пятна превратились в изломанные разноцветные линии, нервно скользящие по обороту занавеса.
– Фига себе, Генри Пёрселл, – прошептала Ванга.
– Что это, всезнайка? – тихо спросил Сухов.
– Английский композитор семнадцатого века. Remember me, «помни меня», ария… Но… по-моему, немного переделанная.
Сухов отпил ещё глоток.
– И немного похоже на музычку… ту, да? Телефониста, – сказал он спокойно.
Звук нарастал, линии становились всё более острыми и более нервными. И, словно сопротивляясь им, в центре занавеса проступил овал и стал расти – лицо той, кто пела. Лицо было прекрасным, всё украшено драгоценными каменьями, словно невероятным пирсингом; может, так оно и было, а может, камни всего лишь приклеили, но в сочетании с этим чарующим голосом, несомненно женским, казалось, что лицо принадлежит кому-то, лишённому…
– Это мужчина или женщина? – прошептал Сухов.
Ванга молчала. Сухов попытался осознать, что именно вызвало беспокойство. Даже не то, что невозможно было сразу определить, мужчина это или женщина, а… словно лицо принадлежало кому-то, лишённому самой идеи половой принадлежности.
– Глупость, я без всякого шовинизма спрашиваю. Просто человек, да? Который ещё болтается по райскому саду и не надкусил своего яблочка?
Ванга улыбнулась. Лицо было прекрасным, но Сухов поймал себя на том, что это отсутствие гендерного контекста почти пугало, восхищало и одновременно переводило куда-то в зону некомфорта. Наконец Ванга тихо заметила:
– Сейчас андрогин, видимо. А так – женщина, конечно. И поверь, без всех этих штучек очень красивая.
Сухов помолчал. Эти переливающиеся камни, эта ария из старой оперы…
– Немного похоже на предсмертные видения, да? – сказал он.
Ванга опять молчала. Она хотела бы с ним не согласиться; она любила классическую музыку и часто ходила слушать, в основном, одна и ни разу с Игорем Рутбергом. И эта ария из «Дидоны» была у неё в нескольких версиях, даже в современной обработке, но…
