Книга Брат Томас - Дин Кунц

Родион Романович первым выехал из гаража под удары швыряющегося снегом ветра, и я включил фары, пусть толку от них особо и не было.

Едва лучи начали подсвечивать белые снежные пологи, на пассажирском сиденье материализовался Элвис, словно, включая фары, я включил и его.

На этот раз он появился в гидрокостюме ныряльщика из фильма-комедии «Легко приходят, легко уходят». Вероятно, думал, что смех мне не помешает.

Черный колпак плотно облегал голову, скрывая волосы, уши, лоб до бровей. С таким вот четко очерченным лицом его чувственность значительно усиливалась, но на пользу Элвису это не шло. Выглядел он не как моряк-ныряльщик, а как кукла с губками бантиком, которую какой-то извращенец нарядил в костюм ныряльщика.

— Ага, тот фильм, — я покивал. — Благодаря ему у слова «нелепый» появилось новое значение.

Элвис беззвучно расхохотался, сделал вид, что стреляет в меня из подводного ружья, и мгновенно сменил гидрокостюм на арабский наряд из фильма «Харум-Скарум».

— Ты прав, — согласился я, — этот еще хуже. Когда он выступал на сцене, то оставался самим собой, но в фильмах зачастую превращался в жалкую пародию на себя, и их просмотр радости не доставлял. Полковник Паркер, его менеджер, выбирая киносценарии для Элвиса, оказывал ему столь же плохую услугу, как Распутин — царю Николаю и царице Александре.

Я выехал из гаража, остановился, нажал кнопку на пульте дистанционного управления, чтобы опустить ворота.

В зеркало заднего обзора наблюдал за воротами, пока они не опустились полностью, готовый в любой момент включить заднюю передачу и переехать любого беженца из кошмара, который попытался бы проникнуть в гараж.

Вероятно правильно рассчитав, где находится дорога, исходя из логической оценки рельефа, Романович держал курс на северо-северо-восток, плугом-снегоочистителем освобождая асфальт из-под белого одеяла.

Какая-то часть снега после его проезда вновь падала на дорогу, снег продолжал валить с неба, так что я максимально опустил снегоочиститель и поехал следом, подбирая остатки. Оставался на требуемом безопасном расстоянии и из уважения к его опыту, и потому, что не хотел, чтобы он пожаловался на меня своей матери, убийце.

Ветер завывал так, словно рядом хоронили дюжину шотландцев. Его порывы раскачивали вездеход, и я радовался, что у автомобиля удлиненная колесная база (это повышало устойчивость) и тяжелый плуг-снегоочиститель, который тоже мешал ветру оторвать вездеход от земли.

Снег был очень сухой, а сдувало его так быстро, что к лобовому стеклу ничего не прилипало. «Дворники» я даже не включал.

Глядя вверх по склону, налево, направо, проверяя зеркала, я ожидал увидеть одно или больше костяных чудовищ, мельтешащих в снегу. Белые вихри сводили на нет зону видимости столь же эффективно, что и песчаная буря в Мохаве, но резкие геометрические формы существ вроде бы должны были выделяться из снежных округлостей и привлекать взгляд.

За исключением вездеходов, двигался только ветер. На несколько больших деревьев, сосен и елей навалило столько снега, что кроны превратились в огромные белые кучи, а стволы, наверное, жалобно трещали под дополнительной ношей.

На пассажирском сиденье Элвис стал блондином. Теперь на нем были рабочие сапоги, джинсы и рубашка в клетку из фильма «Целующиеся кузены». В этом фильме он сыграл две роли: черноволосого офицера-летчика и блондина-деревенщину.

— В реальной жизни блондинов, работающих на ферме, еще нужно поискать, — сказал ему я, — особенно с идеальными зубами, черными бровями и причесанными волосами.

Он сделал вид, что у него неправильный прикус, и свел глаза к носу, пытаясь изобразить деревенского дурачка.

Я рассмеялся.

— Сынок, ты в последнее время меняешься, и только к худшему. Пожалуй, скоро и смеяться не сможешь.

На мгновение он вроде бы задумался над моими словами, потом указал на меня.

— Что?

Он улыбнулся и кивнул.

— Ты думаешь, я — забавный?

Он кивнул снова. Потом покачал головой, мол, нет, ты, конечно, забавный, но я имел в виду другое. Лицо его стало серьезным, он снова указал на меня, потом — на себя.

Если я правильно его понял, то его мнение определенно мне льстило.

— Смеяться над собственной глупостью меня научила Сторми.

Он посмотрел на себя в зеркало заднего обзора, покачал головой, опять молчаливо рассмеялся.

— Когда ты смеешься над собой, ты как бы можешь взглянуть на все со стороны. Понимаешь, что ошибки, которые ты допустил, если только они никому не причинили вреда… ну, их ты можешь себе простить.

Обдумав мои слова, он посмотрел на меня, показал кулак с оттопыренным кверху большим пальцем, то есть соглашаясь со мной.

— И знаешь что? Любой, кто пересекает границу с Той стороной, если не знает об этом до того, как настал миг ухода, внезапно осознает, что в этом мире он тысячу раз проявил себя дураком. Поэтому все, кто оказывается там, понимают других гораздо лучше, чем мы понимаем себя… и прощают нам наши глупости.

Он знал, о чем я толкую: любимая мать встретит его радостным смехом, а не разочарованным взглядом и, уж конечно, не станет стыдить. Глаза Элвиса наполнились слезами.

— Подумай об этом, — предложил я.

Он прикусил нижнюю губу и кивнул.