Дом с закрытыми ставнями. Столько лет Старик по утрам пил свою вонючую бурду у окна. Даже в дождь и ветер он первым делом открывал ставни в своей спаленке. Не понимаю, зачем, но каждое утро он делал это.
Сегодня дом скорбел вместе со мной. Он так и не открыл свой единственный глаз в день траура. День, когда изменилось все, пусть пока только для меня.
Улица сужается. Зеленые лапы платанов нависают над головой, словно пытаясь обнять и утешить, смыкаются. Темнеет день. Солнце растворяется, прячется за зеленой крышей деревьев. Ветви, мягко погладив листьями по щеке, отпускают меня в большой город.
Город, который не спит и не жалеет никого. В нем всегда суета и суматоха: различные существа носятся по улицам, как по артериям огромного живого организма, приводят город в движение, даруют ему жизнь.
Мне придется еще изрядно поплутать по улочкам, прежде чем я смогу вернуться домой. Так и я добавлю городу жизни и энергии. Где-то тихим шагом, где-то сломя голову, уворачиваясь от повозок и их не всегда адекватных пассажиров. К вечеру меня встретит другой дом. Дом, который я не люблю, но который убережет меня, укроет прохладной простыней и позволит забыться в неспокойных снах.
Мне приходилось снимать комнату в доходном доме, недалеко от университета «магии и немагии». Хотя я не имею отношения к сему почтенному заведению, все же мне удавалось легко затеряться среди множества студентов и бакалавров, облюбовавших этот неспокойный райончик.
Моя хозяйка была добра ко мне и не драла последнюю шкуру, а даже позволяла пожить немного в долг и не слишком ругалась за задержку оплаты.
Нет, у меня не было проблем с деньгами, пока был жив Старик. Просто все студенты задерживают оплату. Приходилось соответствовать. Однако образ, мною создаваемый в этой среде, был тусклым и не запоминающимся, как и должно быть.
И вот свободное плавание: ни поддержки, ни обеспечения. В первую очередь надо менять берлогу. Сомневаюсь, что Старик сдал меня, но рисковать не стоит. Впрочем, и спешка ни к чему, есть шанс, что они выйдут на след, но зачем облегчать им работу?
Так что первым делом пишу длинную, немного сумбурную записку для хозяйки доходного дома: чуть-чуть страсти, капельку любовных переживаний, немного намеков на отцовский гнев и много неровного почерка. Пусть решит, что сборы были срочными.
Тем, кто выйдет на мой след, еще придется поломать голову: а ту ли дичь они преследуют? Конечно, без поддержки Старика мне не организовать чистой легенды. Пропавшему студенту не объявиться в родовом поместье или в монастыре, но тут уж выбирать не приходится.
Хватаю платье, благо вещей у студента много не бывает. Завязываю все в узел, забываю «старые» сапоги на гораздо большую, чем моя, ногу и дырявый носок того же размера. Оставляю записку на выскобленном добела столе и плату за последний месяц сверху. Рядом ключи. И ныряю в объятия черного хода.
Чем меня всегда привлекал студенческий район, так это хаотичностью. Три параллельные улицы: Писарей, Чернильная и Дождливая, не знаю, почему такое название, пересекались с Большой Университетской и Каретным переулком. Но доходные дома, пансионы, таверны, лавки мелких торговцев и не совсем легальные заведения умудрялись создавать в этой упорядоченной структуре сотни закутков, переулков, проходов, в которые проскользнуть мог только настоящий студент, тощий и верткий.
Скольжу по грязи между домами. Места настолько мало, что даже при потере равновесия упасть все равно не выйдет.
Теперь к порту. Из одного лабиринта, пересекая нейтральную зону припортовых лавок, в другой.
Тут другие запахи и иные голоса. Более дешевые шлюхи и обшарпанные двери таверн, кислый запах помоев и сладковатый разложения, вонь стоячей воды и порока. Город в городе.
Мне чуть дальше: в район складов. Там меж пакгаузов[11] и погрузочных доков есть укромное место, каморка, теперь о ней знаю только я. Лишь Старик бывал тут. Последнее прибежище. Здесь я всегда храню немного денег, небольшой запас оружия и мужского платья разных сословий. Здесь низенький топчан и абсолютная тишина. Место, чтобы собраться с мыслями. Место, чтобы приготовить сладкое блюдо мести.
Вращаясь среди нынешней прогрессивной молодежи, не сложно познакомиться с мыслями о гуманизме, сострадании, любви к ближнему, но проникнуться сложно. Все эти пафосные речи о необходимости добиваться равновесия с миром, о том, что люди братья друг другу… Они хороши за кувшинчиком вина и куском жареного мяса, когда брюхо полно и голова чуть отягощена хмелем. Когда мир вокруг весел и прекрасен. Эти мысли вызывают у меня отвращение. Особенно мысль о всепрощении. Говорят, с востока принесли нового бога: он зовет любить и прощать, отказаться от мести и воздаяния. Что за глупость! Конечно, я не приемлю месть, предпочитаю бить на опережение, но не в этот раз.
* * *
Механик вышел из разрыва на грязную улицу, почувствовал, как стонет рвущаяся ткань мира – плач природы по нарушенному равновесию. Несмотря на боль, пронзившую его давно измененное тело, он улыбался. Ему нравилась эта власть, нравилось преодолевать, сминать напором, разрушать. Когда-то давно он был обычным человеком, слабым, подверженным болезням и хворям, могущественным, но уязвимым. Сотни экспериментов, операций, вмешательств в саму суть человека и не только в тело, но и в душу, превратили его в повелителя. Теперь над ним не властна судьба. Теперь ихор, который с тихим шелестом движется по его новым жилам, не несет с собой старости, не подвержен болезням и почти невосприимчив к энергетическим всплескам и эманациям магических полей. То гениальное надругательство над природой превратило Механика в произведение искусства.
Раньше он был непревзойденным разведчиком, посредственным магом и верным служакой, теперь же, выбрав иную сторону, стал рукой возмездия. Можно преодолеть действие яда, можно защититься от магии, вылечиться от раны, нанесенной псевдоживым оружием. Можно выжить почти в любой ситуации. Почти. Но не тогда, когда он брал заказ. Если надо, он сделает вторую попытку, третью, стотысячную, но никогда не отступит. Даже желание заказчика, изменившего свое решение, не повлияет на результат. Механик всегда уничтожал свои жертвы, тем более когда заказ приходил от них. От них, оплативших все расходы на изменения его тела и души, нашедших нужных специалистов по всему миру, организовавших долгие годы непрекращающихся мук, пока его тело срасталось с душой. Они отпустили его на волю, лишь иногда вызывая, и только для операций, с которыми не смогли бы справиться сами. Впрочем, ему все еще обещана полная свобода, когда-нибудь, он подождет…
Отключив обоняние и перестраивая на ходу свою кожу под изменившиеся погодные условия, Механик прошел мимо луж, обогнув самую большую и переступая через нечистоты и мусор, направился к выходу на центральную улицу. Ему еще пришлось перемахнуть кучу какого-то хлама, распугав крыс, и сдвинуть кипу гнилых ящиков, преграждающих выход из проулка.
