Воцарилась тишина. Алисон, добравшись до края ошеломленной толпы, захлопала с энтузиазмом, но в одиночестве. Дэниел поднялся с земли и отметил ее присутствие глубоким поклоном и вздохом облегчения, заставившим бубенчики на его колпаке зазвенеть, а крикуна с отвисшей ширинкой податься вперед.
— Это вовсе не праведные колокола, зовущие нас молиться Исусу, ясное дело! — завопил он. Последовал вой разгоряченной поддержки пришедшей в себя толпы. Крикун принялся ковырять землю, как цирковой пони, лавируя вправо и влево, вращая во все стороны свое короткое тело. Он ухватил Дэниелов журнал и высоко поднял над головой.
— Глядите-ко, книга сия зовется «Ме-диавол-ист», и, конечно же, мы слышим колокола новой порнофизической литратуры! Свидетельствуйте, братья и сестры, свидетельствуйте!
— Господу помолимся! — раздался подстрекательский голос. — Господу помолимся! Аллилуйя!
Пятидесятники! Апоплексическая пена выступила на дрожащих губах Дэниела. Фундаменталисты! Боже правый! Он вновь опрокинулся в шезлонг с глазами — блюдцами гнева на искаженном яростью лице.
— Лик сатаны! — взвыл крикун не без оснований.
— Антихрист! — крикнула Безобразная Девочка.
Задняя стена павильона раздалась кучей преподавателей во главе с Пластинг, Мандельбротом и Перкисом — все со стартующими ухмылками на лицах. Похоже, представление в этом году еще лучше, чем в прошлом! Утонув в шезлонге, Дэниел свернулся эмбрионом вокруг своего ингалятора, борясь с приступом астмы.
— Наркотики! — орал Ветхий Человек. — Он принимает наркотики!
— Антихрист, гомосек литратуры! — вопил Толстый Мальчик.
— Фабианский социалист с наркотиками! — коротышка-крикун перочинным ножом складывался в диких спазмах перед шезлонгом и его взбешенным содержимым.
— Восстанем за кровь праведного Исуса против демона ме-диавольской литратуры! — извергал он. — Долой мировое правительство! — и целый букет проклятий следом, едва ли не всему на свете.
Кое-кто из пятидесятников принялся стонать и покачиваться, другие, самые продвинутые, перекинулись в транс и жалостно всхлипывали. Тяга харизматических причитаний, курящихся в воздухе, отвлекла хор от унижения Шуберта, сняла с подиума и придвинула поближе. Биология прибыла и установила гриль, чтобы обслужить люля-кебабами возросшую толпу привлеченных гамом преподавателей, родителей и студентов. Откуда-то возникли бешено лающие собаки и замельтешили под ногами, что сподвигло пятидесятников на новые достижения в топоте и вое, пока они не окружили наконец шезлонг, рыча, словно рысящие на битву зулусы, бормоча призывы и выкрикивая бессмысленные наборы звуков.
Со всех сторон Центральной площади народ спешил забиться между павильоном факультета коммуникации и палаткой образования, где пятидесятники выли и кружили вокруг объекта своего преследования — дикоглазого рыжеволосого шута, беспомощного в своем шезлонге в приступе астмы и гнева. Ближе и ближе с воплями и криками подкатывались к Дэниелу Заново Рожденные.
— Не знамо про литратуру, — визжал сильно прыщавый Предводитель Молодежи, побивая воздух, — но ведаю, зрим мы чрево антихристово! Вырвался к молодым на кампус, разводит поганую порнофизику медиавола! Воистину Антихрист!
— Знак Зверя! — орал Ветхий Человек, воздев руки к небесам. — Проклятье Антихристу! — взвизгнул и брякнулся на землю в конвульсиях. В следующее мгновение газовый баллон биологов взорвался, собаки окончательно взбесились, а перевозбужденные пятидесятники, овладев тараном справедливости, бросились на шезлонг, топча подпорку для рассады и табличку. Когда Алисон решила, что все пропало, Дэниел Клер О'Холиген внезапно обрел дыхание, слетел с шезлонга и испустил феноменальный рык.
Мир остановился. Все застыли. Даже собаки. Тишина в кампусе была абсолютной. Двор замер.
— У вас были вопросы? О средневековой литературе? — Слова Дэниела рассекали воздух, его глаза горели, зелеными клинками впиваясь в крикуна. Тот, однако, вконец обезумел: соляной столб, затерявшийся далеко по ту сторону здравомыслия.
Тогда имбирная щетина на Дэниеловом черепе встала дыбом, и грим на разъяренном лице закипел.
— То есть вопросов не было? — Голос превратился в рев. — В таком случае была, должно быть, попытка настолько возмутить меня, что от лица остального человечества я вынужден был бы запастись серной кислотой и плескать ее на всех вас до тех пор, пока последняя муть вашего варварского слабоумия не будет очищена с лица земли. Взгляните на себя! Ваше сознание разрушено бесконечным содомом вашей насекомьей догмы. Заново Рожденные! С какой стати силы Ада или Рая позволили бы вам рождаться заново? Чтобы сделать ваши жизни еще непристойнее, чем они есть? Мир необходимо спасти — в том числе и от вашего идиотизма, и от ваших прокаженных отпрысков. Инструменты для стерилизации сюда! И никакой анестезии, дабы ваши дикие вопли искупили и очистили испорченный вашими идолами воздух!
Никто не двинулся. Дэниел свирепо оглядел пятидесятников, понемногу восстанавливая самообладание. Потом расширил поле своего зрения, чтобы вместить в него толпу зевак — преподавателей, родителей и детей.
— Ступайте по своим делам! — огрызнулся он. — Если кто-нибудь желает осведомиться о средневековой литературе и чувствует, что обойдется при этом без самосуда и линчевания, я останусь здесь еще на пятнадцать минут.
Толпу отпустило, и, возбужденно забормотав, она отхлынула к стендам и палаткам. Большинство пятидесятников вновь обрело свой малый разум и рассеялось. Другие — Толстый Мальчик и Безобразная Девочка, видно его невеста, — по-прежнему стояли с остекленевшим взором, тяжело переводя дух после такого духовного напряжения. Сотрудники факультета биологии откачивали Ветхого Человека свежим апельсиновым соком из пластикового стаканчика.
Алисон подошла к Дэниелу и чмокнула его в щеку. — Фу! — скривилась она и вытерла с губ малиновый грим. — Не лицо, а выгребная яма!
— Не успокаивай меня, Алисон, я слишком потрясен.
Она улыбнулась:
— Песня и танец были недурственные, Джиндж.[4] Ты же не знал, кто они такие.
Прыщавый Предводитель Молодежи и крикун приблизились, как невинные овечки. «Это им идет», — подумал Дэниел.
— Мы ничо такова не думали, — заскулил Предводитель извиняющимся тоном, — эта книга и одежа нас расстроили.
— Вас расстроила одежда шута? Менее извращенного ответа я от вас и не ожидал, — свысока бросил Дэниел, хотя и чуть смягчился проступающим сквозь прыщи раскаянием.
— Одежда шута? — крикуну вспомнились посещения в детстве музея с витринами, полными фантастических цветов насекомых из сельвы. — А зачем ты нарядился шутом?
— Строго говоря, это костюм жонглера, то есть жонглирующего дурака, а не шута. Я оделся дураком отчасти для того, чтобы напомнить себе, что двадцать один год преподаю в университете «Золотой Запад», но больше для того, дабы пробудить в зрителях картины изысканного великолепия, средневековые мотивы и танцующее между ними остроумие мира, смягчающее его грубые истины ручьями смеха.
