Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Он вальяжно прохаживался вдоль неровной шеренги, и злыми, волчьими глазами сверлил ничего не понимающих зэков. Чувствуя себя хозяином положения, мог избить любого, за один только жест или улыбку. Зэки опускали головы и тупо молчали. Ещё двое вертухаев сверяли списки с картотекой, и читали фамилии заключённых. Всех, кого называли, отвечали и выходил из строя.
— Козёл, почему не вижу блатных? Они что не такие, как все? Особенные? Так мы их быстро к «обиженным» устроим, по знакомству, правда? Как в анекдоте про вошь. Значит, приходит вошь к своему начальнику и жалуется, мол, не могу больше сидеть на усах у Пети. Он курит, а у меня астма. Начальник, недолго думая, дал ей новое место работы, в трусах Маши. На следующий день, вошь снова приходит и жалуется. Начальник орёт благим матом, и говорит: чем тебя Машин лобок не устраивает? Место тёплое. Вошь, опечаленным голосом отвечает: место хорошее, не спорю, но вечером я уснула у Маши в трусах, утром проснулась на усах Пети. Он курит, а у меня астма!
«Муха» беглым взглядом посмотрел на своих, и громко заржал. Гы-гы-гы!
Из дальнего конца коридора показались два человека. Первым шёл высокого роста «Михо», грузин по национальности, следом за ним «Жила». Шли спокойно, с неким вызовом в глазах, и не обращали внимания на переполох, царивший в бараке.
— Вот и красавэлы наши, блатные! Лёлик и Болик!
Вертухай замахнулся на того, кто шёл первым и хотел ударить, но встретившись с суровым взглядом, с кислой физиономией опустил дубинку и со злостью прошипел: в общий строй, «Михо», «Жила». За то, что на пять минут опоздали на проверку, напишу раппорт. Карцера вам не миновать.
— Пиши дорогой, пиши, — ответил с усмешкой «Михо», — бумага всё стерпит.
Это был высокий, подтянутый грузин, лет двадцати пяти. Смотрящий за бараком. Независимый, дерзкий, как «настоящий сын гор», он с невозмутимым выражением лица встал в строй, и с издёвкой смотрел на «Муху».
— Кто последний пришёл в отряд, после отбоя? Если этот человек сейчас не выйдет, я обещаю, мы проведём шмон по полной программе. Это значит, что при морозе минус восемнадцать градусов, весь отряд с личными вещами выйдет на улицу на досмотр. И этим дело не закончится. Если мы найдём, хоть один телефон или сим-карту, «Михо» и «Жила» отправятся в «Бур». На раздумья, господа уголовнички, пять минут. Время пошло.
«Муха» засёк время и закурил «Мальборо». Многие зэки с завистью смотрели на дорогие сигареты вертухая и, вдыхая мягкий аромат табака, вспоминали годы беспечной молодости.
Я топтался позади всех и понимал, что сегодняшнюю ночь проведу в карцере. Выхода не оставалось и, не затягивая время, раздвигая локтями плотный строй, вышел и застыл.
— Фамилия? Значит, это ты был возле запретки и хотел уйти в побег?
Голос «Мухи», стальной и злобный, заставил напрячься. Он подошёл ко мне и дубинкой поднял подбородок.
— Дёмин, Михаил, статья 122, часть вторая. Срок четыре года.
Резкий удар в живот сломал меня напополам. Я ойкнул, захрипел и упал на колени. В глазах потемнело, и резкая боль заставила стиснуть зубы и зарычать.
— Берите его, ребятки, и на вахту. Там разберёмся.
Краем уха я услышал за спиной общий вздох облегчения. Теперь никому не придётся тащиться во двор, на мороз и стоять там до утра.
Две пары крепких рук схватили меня за воротник и потянули вниз по лестнице. Я попытался встать, но мне не дали этого сделать. От боли и обиды, что так попался и теперь отвечать, засосало под ложечкой. Менты тащили через сугробы, словно пустую коробку от телевизора, мои ботинки моментально наполнились снегом, штаны промокли, и уже в дежурной части закрыли в «клетку» и принялись искать мою личную карточку.
— Завтра, за попытку к побегу, получишь красную полосу и будешь каждый час ходить на отметку, — сказал высокого роста ДПНК, и наклонился ко мне проверить, живой или умер по пути.
Если бы это случилось — сразу всем стало легче. Как ментам, так и зэкам. Первым меньше работы, бумажной волокиты, вторым — разборок, с таким непонятным «фруктом», как я. Но к счастью для себя и к несчастью для других, я продолжал дышать, от чего ДПНК смачно плюнул на мои брюки, пнул напоследок ногой и, хлопнув стальной калиткой, ушёл. Сидя на бетонном полу, я вспоминал суд и последние дни на свободе.
* * *
Три месяца под следствием в Харьковском СИЗО казались мучительными и бесконечно долгими. Это случилось летом, и переполненные камеры изолятора были набиты людьми, как банки с селёдками. Стояла невыносимая жара, и редкие походы в баню, не более, чем на сорок минут, едва скрашивали скучную и унылую жизнь заключённых. За сорок минут нужно было успеть перестирать вещи и покупаться. В камере нас сидело восемнадцать человек, хотя мест всего десять. Спали по очереди, гоняли «коней» (записки к подельникам и корешам), между этажами через сетки, и ждали долгожданных «кабанчиков» (передач со свободы от близких и родственников).
Раз в неделю проходил плановый шмон, и наша камера, в очередной раз лишалась мобильника и заточек. Кто-то сдавал ментам все тайники, и арестанты никак не могли вычислить крысу. Мария два раза приезжала ко мне из Киева на свидания и привозила передачи. Она была в положении, и я всячески её уговаривал каждый раз не приезжать. Она и слушать меня не хотела и становилась всё более упрямой, и капризной. Ей помогали мои родители, которые вернулись из Америки, когда узнали про мои неприятности. Марию они приняли как родную дочь, и мама опекала её во всех домашних делах, с документами, и адаптацией в нашем времени. Родители не сразу поверили в то, что с Марией я познакомился в сорок втором году, и смог безболезненно переместить в двадцать первый век.
То, что меня подставили, было понятно даже молодому следователю. Мой «ангел-хранитель», в лице Игоря Дмитриевича Ткачёва пропал, рассосался, как швы у больных, после сеансов доктора Кашпировского, и не появлялся. Я надеялся, что учитывая мои прежние заслуги, работники СБУ помогут, однако жизнь оказалась менее прозаичной. Мария звонила ему неоднократно, но телефон не отвечал. В конце концов, я попросил её оставить эту затею и полагаться на свои силы. Михайлов так и не смог простить мне того, что я фактически предал его, и решил доказать своё финансовое могущество. Откупился от тюрьмы, и сбежал заграницу. Кто ему рассказал о том, что его отца Никодима Пятова убил родной брат Марии, Николай, для меня осталось загадкой. Подослав несколько человек, которые пасли меня возле дома, бандиты напали, и завязалась драка, в ходе которой я сломал два ребра одному из парней, а второму — челюсть. Итог: нанесение тяжких телесных повреждений. Меня арестовали и отправили в Харьковскую тюрьму, подальше от Киева. Итак, бывший боец Красной Армии, внук легендарного лётчика Николая Дёмина оказался на нарах.
СИЗО встретило меня с распростёртыми объятьями. Там любят таких как я, неопытных и далёких от тюремной жизни и «воровских понятий». Узнавая совершенно для меня незнакомый мир и порядки, удивлялся тому, что здесь царит полный беспредел, и никаким общественным организациям, и структурам нет до этого дела. За камерой, в которую меня поместили, смотрел Харьковский авторитет «Кроха», он мне сразу не понравился и не внушил доверия. Серые стены камеры были сырыми и грязными. От жары и огромного количества людей, стояла вонь, и мрачная обстановка давила на психику круглые сутки. К этому невозможно привыкнуть и утешить себя мыслями, что рано или поздно всё закончится. В камере курили не только сигареты, но и деревенский самосад. Скручивали табак в газету, коптили как деды на завалинках в совковых колхозах. Как только я переступил порог камеры, «Кроха» полез ко мне с нелепыми вопросами: кем жил на свободе, придерживаюсь ли воровской жизни, как отношусь к «общаку» и прочими. Я отвечал честно, чем вызвал с одной стороны уважение, с другой стороны — презрение и ненависть.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
