Книга Без права на жизнь - Геннадий Ангелов

Снежные хлопья падали и кружились по безлюдной дороге, которая уходила вверх, и заканчивалась возле запретной зоны. Бесконечно длинная дорога, трудная и опасная. Никому не было дела до человека среднего роста, в тёмной куртке, вязаной шапочке и стареньких, видавших виды, ботинках. Безликая фигура, уязвимая и безнадёжно уставшая от тех неурядиц, которые свалились на плечи и хотели раздавить. Прикрывая лицо от ветра и колючих снежных хлопьев, проваливаясь по колено в снег, я упрямо шагал вперёд, пытаясь прогнать грустные мысли и успокоиться. Шапочка промокла, разболелась голова, и устало рассматривая мрачное и угрюмое небо, я брёл, спотыкаясь, вдоль пустынных локальных секторов. Каждый, кто увидел бы меня и заглянул в глаза, прочитал: холодно, одиноко, тоскливо. Ругая себя, в который раз искал оправданий. Хотя оправдания, впрочем, как и поиск истины, путь достойный, но не всегда оправданный. «Я знаю, что ничего не знаю» — слова Сократа, словно дамоклов меч, уже давно обрушились на мою голову.

Скоро отбой и колония усиленного режима в селе Д. Львовской области погружалась в сон. Людей не наблюдалось и высокие бараки, как голливудские исполины, из фильмов ужасов, пугали обречённым видом, и нагоняли страх на заключённых. Вертухаи прятались в тёплых каптёрках и носа не высовывали на улицу. Мороз крепчал, и если верить прогнозам, зима в этом году будет морозной и снежной. Вздрагивая и натягивая мокрую спортивную шапочку на уши, я смотрел на чужой для меня мир и не мог поверить, что всё это правда. Ужасная картина художника неудачника, стояла перед глазами во всей красе. Не добавить, ни убавить красок на столь бездарное полотно не получалось. Сзади оставался КП, камбуз и здание администрации колонии. Подходя к запретке, я остановился, представляя, что через какие-то двадцать метров — свобода. За забором деревня, мирная жизнь, в которой нет места таким людям, подобным мне — преступившим закон и отбывающим наказание. Горько усмехнувшись — зажмурился. Всего один рывок и запретка будет преодолена. Смелый прыжок через забор, и восвояси на все четыре стороны. От этих мыслей на душе стало легче, и даже снежные хлопья, падающие как из рога изобилия на землю, не казались такими противными и мерзкими. Налетевший порыв ветра принёс запахи деревенской кухни и домашнего уюта. Я как можно глубже вдохнул, стараясь подольше удержать и запомнить давно забытые ощущения. Это правда, то, что говорили старые зэки, что на свободе воздух другой. Сладкий, опьяняющий. Не то, что здесь, с привкусом страха, крови и ненависти. Могучим рёвом взвыла сирена, и луч прожектора бесцеремонно ударил в лицо. Вдалеке послышался лай собак. По мою душу, никак иначе. Пятясь словно рак отшельник, я прикрыл лицо рукавом от яркого света и побежал в сторону барака. «Нас не догонят, нас не догонят…», — напевая, едва слышно, задыхался от непривычно быстрого бега. Силы были уже не те, тело не слушалось, ноги ослабли за время заключения, и едва не падая на оградительную сетку, одним рывком подпрыгнул и полез наверх.

* * *

— Стой, стрелять буду!

За спиной слышался топот сапог, и приближающийся собачий лай. Оставалось совсем чуть-чуть, и я окажусь в локалке. Уже на заборе зацепился курткой за проволоку и порвал карман. Надо прыгать, другого выхода нет. И отталкиваясь ногами, сиганул в небольшой сугроб. Благо «обиженные» убирали снег вовремя, и сейчас я был им обязан за столь мягкое приземление. Спрыгнул удачно, снег смягчил падение и, выкарабкиваясь, словно альпинист в горах из снежного завала, лёг на пузо и пополз, кряхтя, как партизан. Уже маячил свет из двери приоткрытого барака, метров десять и я окажусь внутри. Сердце бешено колотилось в груди, пот градом заливал лицо. Зачем нужно было так рисковать? Идиот, не иначе. Конечно, ради нескольких глотков чистого воздуха стоило пойти даже под пули, без капли сожаления. Вскакивая, рванул на второй этаж, по дороге срывая шапку и телогрейку.

— Шары, мусора! — закричали шныри, и побежали прятать в матрасы и в «кабуры» (тайники в стенах). Весь криминал, в который входили — карты, деньги, телефоны и прочие предметы, не подлежащие для использования в повседневной жизни заключёнными.

— Будет шмон, — кричал шнырь, зацепившись ногой за порог, и падая лицом в жёлтую лужу перед лестницей на второй этаж. Его тут же схватили, и как следует, отходили дубинками вертухаи, безжалостно молотя по спине и почкам. Человек пять ночной смены во весь галоп неслись по ожившему, словно пчелиный улей, бараку, нагоняя ужас на худющих, перепуганных, полусонных людей.

— Всем выйти в коридор, проверка, — кричал усатый сержант, по прозвищу «Муха».

Здоровенный сельский детина, с широкими плечами, и руками ниже колен, как у гориллы, устрашал беззащитных, бесправных зеков наглостью и жестокостью.

— Пять минут, ублюдки, у вас пять минут, если кто-то задержится или не успеет выйти, мы вывернем весь барак наизнанку. Где завхоз? Где этот петух Гамбургский!

Он подошёл к узкой двери в конце коридора и несколько раз ударил ногой. Дверь со скрипом открылась, и из-за неё выглянул сонный и измученный завхоз отряда, Олег Сивый.

— Что за проблема «Муха»? — спросил он, зевая и не понимая, что происходит.

— Проблема? Это сейчас у тебя, козлячья рожа, будет проблема, — рявкнул «Муха», и со всей силы врезал завхоза кулаком в глаз. — Где блатные?

Завхоз с грохотом упал на пятую точку и спиной ударился об угол нар. Потирая ушибленную спину он хотел, нагрубить вертухаю, но тот пригрозил кулаком.

— Попробуй, гнида, пожаловаться замполиту, я тебя сгною в карцере. Понял? Сам лично просуну между булок, по самые помидоры.

Завхоз увидел, что «Муха» не шутит, и виновато кинул головой. Под глазом у него уже красовался синяк. Тем временем шестьдесят человек, весь отряд, стоял в две шеренги в коридоре и ждал.

— Всем закрыть пасти и не чирикать! — заорал «Муха», и со всей дури ударил дубинкой по облезшим перилам.