Чтобы отдохнуть от бурных страстей, Гюстав с удовольствием погружается в сатирическую струю. Вдохновленный чрезвычайно популярной в те времена «Физиологией брака» Бальзака, он решает описать психологию конторского служащего. И называет свое произведение «Урок естественной истории. Приказчик». Это ловко написанная карикатура. В ней появляется герой «маленький, дородный, жирный и свежий», некоторые черты которого напоминают Гарсона. Альфред Ле Пуатвен руководит теперь местной газетой «Колибри», которая издается на розовой бумаге и открыта для юношеских сочинений. Он берется опубликовать текст своего друга. Гюстав ликует. Наконец-то он настоящий писатель. И с деланой непринужденностью объявляет Эрнесту Шевалье: «Моего „Приказчика“ поместят в следующие четверг и пятницу… Я буду править гранки». Это первые гранки в его жизни, он ждет их с гордостью, с беспокойством. Однако не забывает, что ему пятнадцать с половиной лет и он любит забавы и шутки. Если в начале своего письма он – сознающий себя автор, то в конце – веселый лицеист. Он только что узнал, что классный инспектор был застигнут на месте преступления в борделе и предстанет перед школьным советом. Он тотчас ликует: «Только представлю себе рожу надзирателя, которого застукали на месте, да как его пробирали, то начинаю кричать, хохочу, пью, пою… Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! Хохочу, как истый Гарсон, колочу по столу, деру себя за вихры, катаюсь по полу, вот это здорово. Ха! Ха! Вот это розыгрыш, вот это олух, дерьмо. Прощай, а то я прямо-таки рехнулся от этой новости».[21]
В этом году он получает первые призы по естествознанию и литературе. Однако эти школьные отличия кажутся ему незначительными по сравнению со счастьем, которое он испытывает оттого, что опубликован в «Колибри». В декабре месяце 1837 года, за несколько дней до своего шестнадцатилетия, он заканчивает писать «философскую сказку» «Страсть и добродетель». Ее героиню, женщину бурного темперамента по имени Мацца, мечты увлекают далеко от супружеских условностей. Разочаровавшись в своем любовнике, она оканчивает жизнь самоубийством: «Она больше не верила ни во что, у нее остались только горе и смерть. Добродетель оказалась для нее лишь словом, призрачной верой, спрятавшейся за маской лжеца, вуалью, за которой скрывались морщины». Три месяца спустя последовала историческая драма «Луи XI». В ней король Людовик XI представлен другом народа, который он защищает от аристократов и других избранников судьбы. Затем следует серия безнадежных медитаций: «Агонии», «Пляска мертвецов», «Пьяница и смерть»… Все эти тексты окрашены мыслью о том, что миром правят жестокость и несправедливость, что жизнь не стоит труда, ибо в конце ее – смерть. «Я часто спрашивал себя, зачем я живу, зачем пришел в этот мир, и не видел ничего кроме пропасти позади, пропасти впереди; справа, слева, вверху, внизу – всюду мрак», – читаем в «Агониях». Лишь любовь женщины могла бы исцелить Гюстава от меланхолии, которая подтачивает его. Однако ни одна не интересуется им. Все еще одержимый воспоминаниями о прекрасной и неуловимой Элизе Шлезингер, он заканчивает «Записки безумца»– отчаянную исповедь в байроновском духе. В них в который раз находят выражение его ненависть к школе, презрение к человечеству, циничное отношение к жизни, у которой нет смысла, и тоска по смерти. «Будьте прокляты, люди, которые сделали меня развращенным и злым из того доброго и чистого, каким я был! – восклицает он. – Будь проклята бесплодная цивилизация, которая иссушает и подтачивает все, что тянется к солнцу поэзии и добра!» В конце своей земной жизни человек не может даже надеяться на покой в царстве вечном: «Умереть таким молодым, не зная, что тебя ждет в могиле, будешь ли ты там спать, неприкосновенен ли ее мир! Броситься в объятия небытия и сомневаться в том, что оно примет тебя!.. Да, я умираю, ибо разве можно назвать жизнью прошлое, которое как вода растворилось в море, или настоящее, похожее на клетку, или будущее – саван?»[22] За этими мрачными излияниями следуют собственно «Воспоминания», которые навеяны очарованием первой встречи с Элизой Шлезингер: «Здесь мои самые нежные и вместе с тем самые трудные воспоминания, и я приступаю к ним с религиозным чувством… Это рассказ о ране в сердце, которая останется навсегда. И сейчас, когда я пишу эту страницу своей жизни, сердце бьется так, словно я только что побывал у дорогих пепелищ».
На каникулы Гюстав возвращается в Трувиль, надеясь встретить там ту, которая – он не смеет мечтать об этом – однажды заметит его, несмотря на его юный возраст и угловатость. Однако ее нет. Без нее деревня печальна, море бесцветно, небо низко, люди безобразны и заурядны. К тому же, не переставая льет дождь. Закрывшись в своей комнате, Гюстав две недели дрожит от холода. «Я слышал, как дождь стучал по крыше, отдаленный шум моря да временами крики моряков на пристани»,[23] – пишет он. Думая о Луизе, он доводит себя до отчаяния. Ему кажется, что никогда больше он не полюбит другую женщину. Жизнь кончена, в то время как ему только восемнадцать лет. А виновница этой трагедии не ведает о муках, причиной которых она стала.
В октябре 1838 года в класс риторики поступает сломленный, разочарованный юноша. К счастью, родители соглашаются на то, чтобы он продолжил обучение экстерном. В честь этого он, по его собственным словам, выкуривает сигару в кафе «Насьональ», ожидая звонка в колледже. Он счастлив своей новой судьбой, однако отнюдь не торопится навсегда расстаться со школой: «Я, в самом деле, теперь вольно посещающий студент. Лучшего и желать не стоит в ожидании того времени, когда окончательно не покину этот треклятый кавардак, это дерьмо – сиречь колледж»,[24] – пишет он Эрнесту Шевалье. К тому же Эрнест Шевалье и Альфред Ле Пуатвен, два его лучших друга, живут теперь в Париже, где продолжают изучать право. Без них Гюставу остается только чтение, писание и воспоминания. В это время он восхищается Виктором Гюго, «человеком, равновеликим Расину, Кальдерону, Лопе де Вега», Монтенем, но прежде всего Рабле и Байроном. «Право, – пишет он доверительно Эрнесту Шевалье, – по-настоящему я уважаю только двух человек: Рабле и Байрона, оба писали будто для того, чтобы насолить роду человеческому и посмеяться ему в лицо».[25] Сам он сочиняет одно за другим: «Искусства и коммерция», «Похороны доктора Матюрена», «Рабле», «Мадемуазель Рашель», «Рим и Цезари», но в основном работает над мистерией в средневековом стиле «Смар».
Вдохновленное «Каином» Байрона и вместе с тем «Фаустом» Гете, это необычное, пространное, экспансивное произведение, в котором диалог чередуется с повествованием, воспроизводит сражение мирного отшельника Смара, которого жажда к знанию толкает в руки сатаны. Идея помутнения разума чистой души перед бездной сверхъестественных знаний неотступно преследовала Гюстава с ранней юности, с того времени, когда он увидел в представлении марионеток искушения святого Антония на сен-роменской ярмарке. Чтобы победить сопротивление Смара, он придумывает наряду с дьяволом ужасный шутовской персонаж Юка, вызывающая ирония которого высмеивает самые благородные чаяния героя. Выразитель мыслей автора, Юк считает, что единственная разумная позиция человека – хула, отказ от идеалов, смех над глупостью тех, кто еще во что-либо или в кого-либо верит. Мистерия заканчивается воспроизведением конца света и триумфом Юка. «Это нечто неслыханное, грандиозное, нелепое, не понятное ни мне, ни другим, – пишет Гюстав Эрнесту Шевалье. – Пришлось оставить эту сумасшедшую работу, во время которой мой ум напрягался до предела».[26]
