В провинциальных городках дело обстояло не лучше, чем в столице. «Путеводитель Джонса», предшественник бедекеровского «голубого гида», хвалил в 1862 году «восхитительные пейзажи вокруг Гренобля, где обитают тридцать тысяч жителей, в противоположность отвратительному зрелищу улиц, заваленных нечистотами». Впрочем, Рим, Лондон и Мадрид были такими же грязными. Только голландские городки составляли исключение благодаря множеству тамошних каналов.
Беспокойство, вызываемое смрадным дыханием города, росло, и парижане начали обращаться в гигиенический совет с жалобами, требуя убрать жидкие и твердые отходы с улиц и вывезти их за городскую черту. Несмотря на открытие Пастера, их тревогу, как и раньше, возбуждали не микробы, а миазмы: все страшились губительного, как полагали, воздействия вони на организм. В летние месяцы 1880 года запахи стали нестерпимыми. Общественное мнение пробудилось и обвинило во всем отбросы и экскременты, скапливавшиеся на дорогах и вокруг города. Столицу «опоясывали очаги инфекций, и их смертоносные зародыши разносились ветром», как писал публицист. А вот весьма уже чувствительные в то время промышленные выбросы под подозрение не брались, хотя тоже воняли. В ту же эпоху и американские женщины повели яростную борьбу с отбросами ради улучшения санитарных условий жизни.
Под нажимом общественного мнения парижские магистраты потребовали, чтобы принуждение к подметанию улиц власти преобразовали в муниципальный налог, налагаемый на всех домохозяев. Те подчинились, и в марте 1883 года налог был учрежден. А затем появился закон от 5 апреля 1884 года, потребовавший от всех остальных городов Франции и Алжира выработки аналогичного обложения. С частных лиц постепенно сняли обязанность убирать улицы: муниципалитеты доверили ее дорожным службам.
Открытия Пастера стали решающими в истории гигиены. Они постепенно изменили представления горожан о чистоте улиц и вызывали все более интенсивное вмешательство властей в эту область городской жизни. Миазмы, до сих пор обвиняемые врачами Европы и Америки как причина всех эпидемий, были амнистированы. Так, профессор Бруардель объявил: «Все, что воняет, — не убивает, а убивающее — не пахнет». С тех пор именно нечистоты объявляются причиной распространения патогенных бактерий, убежищем разного рода распространителей заразы, прежде всего — насекомых и крыс. Из западных городов отбросы стали беспощадно изгоняться.
ПРЕФЕКТ ПУБЕЛЬ ВВОДИТ В УПОТРЕБЛЕНИЕ КОРОБА И КОРЗИНЫ ДЛЯ ОТБРОСОВ
В течение долгого времени промышленники и финансисты стремились заполучить выгодные контракты по уборке городских отходов. Они неоднократно предлагали свои услуги, добиваясь монопольного права на эту деятельность в Париже, и описывали, как будут выглядеть вместилища для мусора. Идея далеко не нова. Еще в 1699 году власти Кана навязали горожанам употребление корзин для отбросов. Лет на ето позже в Лионе организовали систему сбора отходов в металлические ведра, чтобы облегчить труды «грязекопов».
Однако предложения частных предпринимателей противоречили интересам тысяч старьевщиков, которые зарабатывали на жизнь, роясь в остатках, брошенных на проезжей части. Предприниматели, в свою очередь, предлагали им сменить ремесло, обещая нанимать их для уборки улиц и разбора мусора. Этот проект был отвергнут в 1861 году, но те, кто его проталкивал, не оставляли надежд на благоприятный исход. Через несколько лет, воспользовавшись осадой Парижа, во время которой предлагались чрезвычайные меры предосторожности в отношении гигиены, они таки добились принятия такого закона. Однако обязательное приобретение короба для отходов стоило немалых денег, только самые зажиточные из старьевщиков могли себе это позволить, а потому закон канул в забвение на следующем бурном этапе, то есть во время Парижской коммуны.
Проект всплыл снова через тринадцать лет. В этот период гигиеническое направление отвоевывало позиции в прессе и в школе. Жюль Ферри в 1882 году заменил школьный курс катехизиса уроками гигиены. Чистота сделалась долгом гражданина наряду с семейными добродетелями и любовью к труду. В Америке крепло похожее движение, прославляющее гигиену как средство физического и морального облагораживания. В глазах представителей среднего класса путь нравственной и интеллектуальной чистоты был вымощен мылом и омочен водой.
24 ноября 1883 года появилось постановление, подписанное Эженом Пубелем, обязующее домовладельцев обзавестись специальной тарой, предназначенной для хранения отходов. Данные короба должны были помещаться в местах общественного пользования за четверть часа до прохода мусороуборшиков, располагавших двухколесной телегой. Предполагалось иметь короба трех типов: один для веществ, склонных к гниению, другой для бумаги и тряпок, третий для осколков посуды, стекла, горшечной глины, пустых раковин морских моллюсков и т. п. Были уточнены их размеры и объем (от 40 до 120 литров). На бульварах распространяли проспекты, где были указаны ходовые цены на эти довольно тяжелые изделия из гальванизированной жести или из дерева, обитого толем. Это постановление вызвало единый вопль негодования у домовладельцев, которым навязывали новые траты и хлопоты, и у консьержей, вынужденных раньше вставать, чтобы выставлять на улицу короба. Но громче прочих возмущались старьевщики, ведь над ними нависла угроза потери заработка.
В то же время и свод правил, регламентирующих сбор мусора и одобренных муниципальным советом, вызывал резкие протесты. Мусорщики и домовладельцы сопротивлялись, затевая громкие кампании в прессе. Они упирали на растущее потребление воды и ужасный ущерб, наносимый производству сельскохозяйственных удобрений. Мусорщики продолжали свозить свое сырье в Монфокон. Комплексная и полная обработка мусора сделалась обязательной только десять лет спустя.
Правила, касающиеся коробов для мусора, тоже встретили сопротивление, но пассивное, вызванное инерцией привычки. После нескольких лет эксплуатации большинство коробов разрушились, новых для замены не было. А на улицах то тут, то там снова образовывались кучи мусора. Что до его предварительной сортировки на три части, складываемые в разные емкости, текст закона оставался мертвой буквой. И все же префекту Пубелю удалось навязать свое постановление как основу для будущего законотворчества. Отбросы постепенно были укрощены и убраны с глаз. Квартиросъемщики освобождали себя от необходимости вносить и выносить короба, препоручая это самим консьержам. Те же передоверяли их своим добровольным помощникам — «старьевщикам-разместителям (см. главу «Эра тряпичников»). Постепенно провинция стала перенимать все это у столицы. Но коробам господина Пубеля (заодно с мусорными корзинками их теперь во Франции так и зовут «пубелями») надо было дождаться первых месяцев и лет после Второй мировой войны, чтобы стать обычным компонентом городской жизни.
Очистка Парижа была доверена предприятиям, работавшим по контрактам. Каждый день колокол оповещал о прибытии двухколесной телеги на конной тяге, сопровождаемой командой из двух муниципальных рабочих, дорожного смотрителя, подметальщицы и старьевщика. Когда сбор заканчивался, груженые одноколки выезжали за городские стены к фермам или новым заводам для их обработки. Конечно, во время этого переезда часть отбросов вываливалась из подпрыгивающих на ухабах тележек. В провинциальных городках тягловой силой нередко служили не лошади, а ослы или быки.
