Вижу ль глаза твои, Лазурью глубокие, Душа им навстречу Из груди просится.
И как-то весело, И хочется плакать, И так бы на шею Тебе я кинулся.
Сочинены эти строки не под впечатлением от встречи с женщиной. Перед автором витал образ молодого красивого офицера Меньшикова, с которым он ежедневно встречался в кают-компании и на палубе.
Уже в двенадцать-тринадцать лет Константин Константинович стал влюбляться в подтянутых красивых военных. Временами нахлынет чувство — и ничего с собой невозможно поделать, хочется видеть возлюбленного, беседовать с ним, мечтать о дружбе. Вскоре волна схлынет, а через месяц-другой — новая волна. За несколько месяцев до отправления в плавание великий князь страстно влюбляется в гусара Дмитрия Голицына. Они так и не познакомились, но влюбленному больше, чем реальная дружба, необходимо душевное волнение, он рад страдать, издалека наблюдая за обожаемым человеком.
«У меня странный характер, я обожаю красоту, но вовсе не женскую — красоту мужественную» (16 июня 1876 г.).
«Мужская красота меня соблазняет» (7 июля 1876 г.).
«Скучна мне и мысль о любви к женщине» (8 июля 1876 г.).
На фрегате Константин Константинович почти сразу забыл Димку: вспыхнула новая любовь. Сердце радостно бьется, когда он слышит шаги Меньшикова, его голос или сидит в его кресле в кают-компании. Хочется все чаще видеть его, ходить за ним по пятам, дотронуться до плеча, погладить, поверять ему свои тайны.
Константин Константинович пытается по-детски хитрить перед самим собою, придумывая объяснение своей страсти к мужчинам:
«До сих пор мысль о любви к женщине мне скучна и противна, я хочу силу, свободу, лихое молодечество, удаль» (3 сентября 1876 г.).
И все же, находясь в плавании, постоянно общаясь с морскими офицерами, которые частенько рассказывают о своих победах над женщинами, а в портах спешат посетить публичный дом, великий князь приходит к мысли, что «любовь к мужчине в восемнадцать лет так неестественна» (26 декабря 1876 г.). Он пытается сдерживает свои порывы, «чтоб не дать воле рукам и не погладить его» (8 ноября 1876 г.).
Офицер Меньшиков, догадываясь о чувствах повсюду преследующего его великого князя, предостерегает его, объясняя, что недопустимо для юноши постоянно сидеть у чужой каюты — так недалеко и до того, чтобы стать посмешищем команды. Константин Константинович пытается последовать совету Меньшикова и подавить в себе неестественные чувства, но это плохо удается.
Может быть, встречай он на своем пути не только чопорных княжон и графинь, но и девиц попроще, отношение к женщине стало бы более чувствительным. Живя же целомудренной затворнической жизнью в кругу семьи, он даже о том, зачем ложатся в одну постель мужчина и женщина, узнал лишь из разговоров моряков, когда ему уже шел девятнадцатый год жизни.
«Я прежде не понимал, отчего иногда мы видим муху, сидящую на мухе. Я теперь узнал, что ни одни животные это делают, что это есть неизбежный закон природы» (15 октября 1876 г.).
Морские офицеры, по-своему грубый циничный народ, затащили в Нью-Йорке великого князя с собой в публичный дом. Каждый выбрал себе женщину, одни распивали с ними внизу шампанское, другие уже поднялись в нумера. Лишь робкий и несчастный Константин Константинович так и не поднялся наверх, оставшись девственником.
«Меня окружили женщины. Я их, видимо, интересовал. Они мне говорили, что я красив, хорош; трогали меня, жались. Одна совсем села на меня, положила руки на мои плечи, мое колено находилось между ее ног — и я не чувствовал никакой похоти или страсти» (17 марта 1877 г.).
Но этот день не прошел бесследно. Константин Константинович относился к тем натурам, которых трудно разжечь извне, зато он легко сам разжигал себя. Искра была брошена, и огонь тлел в груди несколько дней, мысленно великий князь вновь и вновь переносился на 27-ю улицу Нью-Йорка, где опростоволосился перед товарищами. И вот спустя месяц, когда он по обыкновению утром читал учебник морской практики, пламя вспыхнуло, чувство, что он должен побывать у женщины, завладело им бесповоротно.
Константин Константинович в одиночестве покинул фрегат, нашел знакомый публичный дом, поднялся с женщиной в нумер, потерял невинность и, заплатив пятнадцать долларов, поспешно ушел. Ему было так стыдно содеянного, что лишь на фрегате он вспомнил о забытых в нумере подаренных матерью нательных крестах. Пришлось возвращаться. Они висели там же, где он их оставил, — на стуле возле постели.
