В 1830 году французский король Карл X отменил Хартию, в которой были зафиксированы права и свободы его подданных, и тем самым спровоцировал революцию, которая смела и его, и его правительство. Николай I из принципиальных соображений пытался предупредить его об опасности на пути отмены Конституции[5]. Для этого Николай выбрал не совсем обычный способ. 16 апреля 1830 года он вызвал к себе посла герцога де Мортемара, пригласил его сесть подле себя в сани (по другим данным, в коляску) и поехал с ним вдвоём, без слуг, с одним лишь кучером, не понимавшим по-французски, по улицам столицы. «Поначалу мне показалось, что император с трудом подбирает слова, чтобы начать разговор, — докладывал посол в Париж — Он запинался, задавая мне вопросы, и лишь спустя какое-то время высказал то, что лежало у него на сердце». На сердце у императора, имевшего, по отзывам всех современников, пронзительный ледяной взгляд, лежало искреннее предупреждение Карлу X о том, чтобы он не отменял Хартию.
С «искренним» дипломатом Николаем I связана печальная история с началом продажи США владений Русско-Американской компании (РАК) в Калифорнии и на Аляске. Форт-Росс — русская колония в Калифорнии — был ликвидирован Николаем I ещё в 1839 году. Его можно было бы выкупить у мексиканцев, но император не хотел портить отношений с королём Испании. В результате Форт-Росс был продан гражданину США швейцарского происхождения Джону Саттеру за 42 857 рублей 14 копеек. Комендант форта Ротчев забрал людей и в январе 1842 года отплыл в Ново-Архангельск.
Такой финал с русской колонией в Калифорнии вряд ли предвещал добрый конец и для Аляски. Идея о покупке Аляски возникла в Вашингтоне в 1854 году, когда там обнаружили, что Крымская война до чрезвычайности ослабила Россию, и империя не в состоянии поддерживать свою американскую колонию. Сначала русские дипломаты отвергли предложение, но когда возникла опасность нападения на колонию британского флота, кому-то пришла в голову идея заключить между США и Россией фиктивную сделку о продаже Аляски.
В мае 1854 года представителем Российско-Американской компании и вице-консулом в Сан-Франциско П. С. Костромитиновым и представителем калифорнийского филиала РАК мистером А. Макферсоном был подписан документ об уступке правительству США всего имущества компании сроком на три года. За это калифорнийская компания выплачивала русскому правительству 7 миллионов 600 тысяч долларов. Британцы, по замыслу авторов фиктивной сделки, не посмеют захватить собственность США, потому что конфликт ещё с одной державой был бы им совершенно ни к чему.
После Крымской войны вопрос об Аляске живо обсуждался и в США, и в России. Посол России барон Э. А. Стекль и 1-й секретарь В. Бодиско проявили недюжинные разведывательные способности, пытаясь узнать о позиции американцев относительно цены, которую они были готовы заплатить за Аляску. В конце концов, в 1867 году Аляска была продана всего за 7,2 миллиона долларов — на 400 тысяч долларов дешевле, чем предполагалось фиктивной сделкой! Империя уже не могла удержать Аляску, причём основной причиной была нехватка людей. К тому времени русских на Аляске было всего около 812 человек, остальные 25 тысяч — эскимосы, алеуты, индейцы и креолы[6].
Было уже время Александра II Освободителя, кстати, также неосмотрительно построившего свою внешнюю политику на доверии к венскому и берлинскому дворам, как и его отец. Но если следовать Татищеву, тут уже винить надо было князя Горчакова.
Неукоснительное согласование с государем практически всех шагов на международной арене — крупных и мелких — лишало Министерство иностранных дел империи определённой инициативы. Императоры довольно внимательно знакомились с донесениями дипломатов почти всех рангов и, как правило, оставляли на полях документов либо подписи, либо указания-резолюции — естественно, обязательные к исполнению. Александр III, например, не успевал прочитывать все документы, поступающие из МИД, и дал указание Гирсу не докладывать ему бумаги, касающиеся «мелких государств типа Испании или Португалии». Предпоследний Романов аккуратно «накладывал» на дипломатические документы свои царские резолюции, употребляя при этом отнюдь не дипломатичные выражения.
Свои замечания Александр III увековечивал на полях документов — благо поля для начальства, согласно канцелярским правилам, оставлялись тогда обширные. Можно сказать, в царских палатах Гатчинского дворца возник особый — «полевой» — жанр дипломатической переписки, в котором и «блеснул» Александр III Миротворец.
Высочайшие замечания царей на полях дипломатических донесений, иногда по усмотрению руководства Министерства иностранных дел, доводились до сведения их авторов, а чаще — скрывались. Конечно, такое положение вызывало у многих дипломатов справедливое недовольство, но вслух своё отношение к этому никто высказывать не решался. Самый лояльный слуга Александра III граф Ламздорф доверял свои мысли лишь дневнику, на страницах которого он иногда позволял себе косвенно покритиковать «анархические», то есть бессистемные взгляды самодержца на внешнюю политику России.
Об уровне «дипломатического» мышления Александра III свидетельствует следующий эпизод из дневника Ламздорфа. После заключения русско-французской военной конвенции, заложившей основы «сердечного согласия» России с Францией, министр иностранных дел Николай Карлович Гирс (1881–1895) имел беседу с государем и вынес из неё мнение о полной уверенности Александра в том, что теперь он разделается с Германией, станет властителем мира, а Балканский полуостров окажется у него в кармане. «Его Величество молол такой вздор и проявлял столь дикие инстинкты, что оставалось лишь терпеливо слушать, пока он кончит», — пишет граф.
— Что же выиграем мы, если, поддержав Францию, поможем ей разгромить Германию? — осмелился спросить государя Гирс.
— Как что? — вскричал Александр III. — А именно то, что Германии не станет, и она распадётся, как и прежде, на мелкие и слабые государства.
Александр III, видимо, забыл, что объединение Германии только что произошло именно при активной поддержке России, его венценосного деда Николая I, отца Александра II и усилиями всей русской дипломатии во главе с А. М. Горчаковым.
