Гизела засмеялась:
— Он вряд ли решит, что это комплимент. Для него, как и для всех музыкантов, музыка — нечто святое.
— Ваш отец — гениальный скрипач. Пока я в Вене, я обязательно воспользуюсь возможностью снова услышать его. Где он выступает?
Гизела сделала рукой неопределенный жест и, немного замявшись, ответила:
— Мы только что приехали… Вероятно, папа будет давать концерты в театре… или где-то еще… только… я пока не знаю… как мне это устроить.
— Вы хотите сказать, что занимаетесь организацией концертов своего отца? — недоверчиво воскликнул Миклош Толди.
— С тех пор как умерла мама. В делах такого рода он абсолютно беспомощен, а мы так часто переезжали, что невозможно было нанять агента или еще кого-то, кто занимался бы этим, как было в те времена, когда мы жили в Париже.
— Понимаю, — задумчиво сказал Миклош. — Лучше всего вам обратиться к управляющему Придворного театра, и он с удовольствием вам поможет.
— Спасибо, это именно то, что я хотела узнать, — поблагодарила его Гизела. — Папа не разбирается в таких вещах. Для него счастье — просто играть на скрипке, и ему все равно, играет ли он в саду фрау Бубин или на сцене театра перед залом, полным нарядной публики.
Немного помолчав, она с улыбкой добавила:
— К сожалению, за это ему не слишком много платят.
— Вы нуждаетесь в деньгах?
— После того как немцы победили в битве при Седане, мы вынуждены были бежать из Франции. С тех пор мы колесили по всей Европе, а путешествия всегда требуют денег.
— Вы очень практичны, фрейлейн, и отец может на вас положиться.
— Я стараюсь, — ответила Гизела. — Хотя он не всегда слушает меня так, как слушал бы маму.
— Это неудивительно. Людям, особенно мужчинам, свойственно требовать от детей повиновения, а не позволять давать указания.
— Да, это правда, — согласилась Гизела. — Но обычно мне удается уговорить папу сделать так, как я хочу.
— У какой женщины нет своего набора дьявольских уловок, чтобы заставить мужчин исполнять их желания! — с легкой насмешкой произнес Миклош.
Гизела покраснела до корней волос, подумав, что он имеет в виду ее.
— Я больше не слышу никакого шума и голосов, — сказала она, — и думаю, что возвращаться уже не опасно.
— Я провожу вас.
— В этом нет необходимости.
— Откуда у вас уверенность, что студенты вдруг не пойдут обратно?
Гизела бросила в сторону гостиницы тревожный взгляд, а Миклош спокойно добавил:
— К тому же вы совсем не знаете дороги. Здесь даже днем легко заблудиться, а сейчас совсем темно. Дайте мне вашу руку, и я провожу вас.
Гизела колебалась не больше секунды. Отказываться от такого в высшей степени разумного предложения было бы просто глупо.
Она вложила свою ладонь в его и почувствовала успокаивающую силу и тепло его руки.
Они пошли по той самой тропинке, по которой Гизела бежала в беседку, и вскоре она вынуждена была признать, что без Миклоша найти дорогу ей было бы нелегко.
Городские огни города скрылись за деревьями, и они оказались в самой настоящей чащобе. Темень была кромешная. За густой листвой не было звезд, а луна еще не взошла.
Но Миклош уверенно вел Гизелу, и внезапно она поймала себя на том, что ей приятно ощущать его присутствие.
Наконец между деревьев показались ярко освещенные окна гостиницы.
— О, теперь я спасена! — воскликнула Гизела.
Миклош остановился в тени деревьев, и, поскольку он держал Гизелу за руку, ей тоже пришлось остановиться.
— Я вернул вас домой невредимой, Гизела, — сказал он.
Она удивилась, что он назвал ее по имени, но ничего не сказала, и Миклош продолжал:
— Боюсь, мы вряд ли увидимся снова. Я только что вспомнил, что завтра мне нужно покинуть Вену.
— Вы уедете, так и не повидав папу? А мне показалось, что вы хотите послушать, как он играет.
— Да, действительно, очень хочу! Но, к сожалению, сейчас это невозможно. У меня есть личные и очень веские причины для отъезда.
— О, простите! А папа был бы так рад поговорить с вами о Париже.
— Как-нибудь в другой раз, — ответил Миклош. — Зато я сделаю вот что. Перед отъездом я поговорю с управляющим театра и предупрежу его, что на следующий день вы зайдете к нему.
— Вы очень добры.
— Я знаком с ним, и он сделает все, чтобы вам помочь.
— О, спасибо! Спасибо! — воскликнула Гизела. — Теперь для нас все значительно проще. Как я рада, что встретила вас!
— И прошу вас, впредь будьте осторожнее. Меня может не оказаться рядом, чтобы спасти вас еще раз.
Он немного помолчал и добавил:
— Дайте слово, что больше не станете так рисковать.
Его тон был серьезным. Гизела подняла голову, чтобы увидеть его лицо, но ее спутник по-прежнему оставался для нее всего лишь голосом в темноте. Свет из гостиничных окон не доходил сюда, и наверняка Гизела могла сказать только то, что он выше ее ростом.
— Обещайте, — настаивал Миклош.
— Даю слово, — сказала Гизела.
— Я буду помнить ваш голос так же, как помню музыку вашего отца.
— Я вам так благодарна! — порывисто воскликнула Гизела. — Как бы мне хотелось отблагодарить вас… по-настоящему!
— Это очень просто, — ответил Миклош. Она взглянула на него в недоумении, не понимая, что он имеет в виду.
И вдруг очень нежно, словно боясь ее испугать, Миклош одной рукой обнял Гизелу, а другой осторожно приподнял ей лицо.
Это было так неожиданно, что она не успела даже пошевелиться. А когда собралась это сделать, было уже поздно.
Его губы прикоснулись к ее губам, и Гизела получила первый поцелуй в своей жизни.
Она знала, что должна освободиться от его объятий, и где-то далеко на задворках сознания мелькнула мысль, что надо бы рассердиться.
Но Миклош Толди крепко прижимал ее к себе, а ее губы были в плену его губ.
Невозможно было даже думать, не то что двигаться.
В первое мгновение Гизела почувствовала себя пленницей, но потом волшебное ощущение, теплое, словно морская волна, разлилось по всему ее телу, и у нее перехватило дыхание.
Это было так чудесно! Так же чудесно, как та небесная музыка, под звуки которой она танцевала сегодня в лесу. Это было подобно мерцанию далеких огней, необъятности звездного неба, радужному сиянию солнечных лучей, отраженных в струях водопада.
Это был необыкновенный сон, в котором сбывается невыразимая, но давняя мечта, и ее смутные ожидания неожиданно стали явью.
