Недовольно взглянул на часы. Было еще сравнительно рано. Борис подошел и оперся локтями о подоконник, почти наполовину высунувшись из окна. Две дворничихи сгребали опавшие листья в большие золотистые ворохи. Смотреть на этот процесс было приятно, он отвлекал от навязчивых мыслей.
Затем одна из дворничих взялась поджигать листья.
Смяла газету, долго возилась со спичками. Наконец газета загорелась; и женщина принялась подсовывать ее под ворох влажных листьев, пряча в середину. Листва задымилась, дым медленно пополз вверх, и вскоре Борис Рублев ощутил его терпкий, щекочущий ноздри запах.
Так всегда пахнет листва осенью. Что-то странное и волнующее есть в этом запахе. Осень Борис любил, она ему нравилась всегда. А вот к весне относился с легким презрением. Ему не ложилось на душу кипение крови в организме, не по душе была весенняя суета и напряженность.
«Закурить бы сейчас», – мелькнула шальная мысль, но Борис раздавил ее в своем сознании, как давят назойливого комара – абсолютно безжалостно.
Дворничиха продолжала меланхолично сгребать опадающую листву. В квартире сделалось совсем уж тихо, и настроение у Комбата было ни к черту.
«Какой-то я издерганный, словно от меня несуществующая жена ушла и даже не объяснила почему.»
Вдруг эту гнетущую тишину нарушил звонок – не дверной, а телефонный. Борис даже встрепенулся, «Интересно, кто это может звонить в такую рань?»
Он взял трубку, уже по звонку догадываясь, что это междугородный.
– Алло, слушаю!
– Здравия желаю, – услышал он в трубке знакомый и родной голос.
– Бурлак, ты, мать твою?
– Я, Борис Иванович, а то кто же!
– Ну где ты, что ты? – тут же обрадовался Борис Рублев.
– Как это где – у себя в Сибири.
– Черт бы тебя подрал, Гриша, забрался невесть куда.
Видимся раз в год, да и то не всегда.
– Ага, Борис Иванович, – услышал он в трубку голос Гриши.
– Ну как ты там?
– Да я нормально, дела засосали, ни вздохнуть, ни выдохнуть.
– Плюнь на дела, Гриша, друзья дороже.
– Это точно, Борис Иванович. Вот я о тебе вспомнил и звоню.
– Спасибо. Случилось что или так?
– Случилось, Борис Иванович. Надо будет сделать вот что… Правда, я не надеялся тебя застать дома– пространно принялся объяснять Бурлаков.
Комбат оживился до невероятности, он вместе с трубкой направился в кухню, где на пепельнице лежали сигареты, и рука уже сама чисто механически потянулась к пачке, но тут же мужчина отдернул пальцы от пачки, словно бы она была раскалена докрасна и могла обжечь. И зло выругался, забыв; что прижимает трубку к уху.
– Ты на кого это, Борис Иванович? – услышал он голос Гриши.
– Да не на тебя, на себя.
– За что это ты так, Комбат, себя не любишь? Вроде мужик выдержанный, а материшься, как на плацу.
– Ай, Гриша, – вздохнул Рублев, – курить бросил, вот и мучусь.
– Так не мучься, Борис Иванович, закури.
– Не могу.
– Почему не можешь? Силу воли испытываешь, что ли? Так она у тебя и так железная, все знают.
– Да нет, Гриша, все-то знают, а я сам себе доказать должен.
– Вот что, Борис Иванович, я бы с тобой подольше поговорил, да времени нет, партнеры ждут.
– Вот видишь, Гриша, как для партнеров, так у тебя времени хоть отбавляй, а на однополчанина, так сказать, для боевого командира, и пяти минут нет.
– Пять минут есть как раз.
– Тогда рассказывай, как там у вас в Сибири. Только не говори, что холодно, это я и без тебя знаю.
– У нас хорошо, приезжай, поохотимся.
– Я с тобой, Гриша, уже наохотился. Как приеду к тебе, так вечно в какую-нибудь историю втюкаемся.
– Нет, сейчас без историй. Возьми Андрюху, и Приезжайте, я вас встречу, как всегда.
– Знаю я, как всегда у тебя получается…
– А звоню я вот чего, Борис Иванович. Звонил Андрюхе, его не застал ни на работе, ни в тире, ни дома, – нигде его нет.
– По бабам, наверное, пошел, – улыбнулся Комбат. – Он же холостой пока.
– Может, и так, а может, и еще где пробавляется.
Встреть поезд.
– Какой поезд, Гриша?
– Из Сибири, какой еще. В шестом вагоне у проводницы для тебя и Андрюхи посылка.
– Большая? – спросил Комбат.
– Надеюсь, ты одной рукой поднимешь, мужик-то ты здоровый.
– Опять дары леса?
– Ага, – засмеялся в трубку Бурлаков. – Мяса кусочек…
– Знаю я твой кусочек, пуда на два?
– Ну не на два, а на пуд. Орешки кедровые, рыба сухая, мед, грибы.
– Гриша, ты с ума сошел, я же это все не съем!
– Поделись с ребятами, – настоятельно сказал Бурлаков, – у меня этого добра хватает.
– Да ладно тебе – хватает! Сам бы лучше приехал, хоть с пустыми руками.
– Кстати, Борис Иванович, там, в валенках, найдешь бутылку, настоянную на травах, по старинным сибирским рецептам.
– Да что б ты сдох, валенки в Москве даже последний бомж не наденет, – расхохотался в трубку Комбат, – я и пить бросил!
– Вот уж в это я не верю. Во все что угодно могу поверить, а в это – никогда, хоть ты меня распни!
– Приеду – распну.
– Ты бы не обещал, а взял да приехал. Если денег нет – пришлю.
– Есть у меня деньги, Гриша.
– А чем занимаешься, Борис Иванович?
– Ничем, собственно говоря. Оттого и тоскливо.
– А Андрюха чем занимается? Наши-то у тебя появляются?
– Появляются иногда. Андрюха, как и раньше, – тир, бабы, дела какие-то. В общем, его не поймешь.
– Ты небось, Комбат, только что с пробежки?
– Ага, с пробежки. А как ты угадал?
– На часы посмотрел и угадал, это несложно.
Борис Иванович услышал голоса и понял, что его друга Бурлакова кто-то настоятельно требует к другому телефонному аппарату.
– Ну так что, все?
– Все, вагон запомни – шестой.
– Шестой или седьмой?
– Шестой, шестой, там девушка такая симпатичная, проводница, блондинка длинноногая с большой грудью. Я сказал, что встретят посылку двое очень хороших мужчин.
– Ладно тебе, Гриша, успехов. Звони.
