Юго-западный ветер, семь баллов, штормящее море, 15,6 градуса тепла. С корабля ты приветствуешь городок Хелу и тот обильно политый кровью перешеек, который тогда было не отличить по цвету от темно-серого неба. Затем Вестерплатте — место, где началась трагедия. Здесь 1 сентября 1939 года в четыре часа утра открыл огонь старый линкор «Шлезвиг-Гольдштейн» из своих двухсот восьмидесяти миллиметровых орудий, возвестив, таким образом, о начале войны, повлекшей гибель миллионов людей.
Почему ты не присоединился к экскурсии в Мариенбурге? Было бы очень кстати: немецкий рыцарский орден. Иллюзии, что он принесет свободу миру. Так называемые высокие идеалы. Холодный фанатизм. Убийство неверных от имени Господа. Одновременно материальная заинтересованность, неприкрытые земные запросы. С другой стороны, отвращение к пруссакам, которые беззастенчиво занимались грабежами. Их раздоры с польским поместным дворянством, с городскими властями, пренебрежительное отношение к этой стране и ее населению. Заносчивые рыцари с застывшим своим церемониалом, мистицизмом и пирушками по вечерам. В конце концов, их гибель под Танненбергом (Грюнвальдская битва в 1410 г., где был разгромлен Тевтонский орден польско-литовско-русскими войсками. — Ю. Л.), потому что эти рыцари так ничего и не поняли. Разве не возникают при этом известные ассоциации?
Данциг, проспект Ланггассе, золотые ворота, рынок, ганзейская буржуазия — сытая, самодовольная. Они были трудолюбивыми. Они также знали, что, в конце концов, Господь решает, быть ли их амбарам заполненными товарами или нет? Поэтому они подарили ему прекрасное здание Мариенкирхе. В этой церкви находится десятиметровое распятие Христа, выполненное в строгом готическом стиле. Имеет ли оно больше «немецкий» вид? Или «польский»? Можно ли вообще так ставить вопрос? Ведь здесь немцы и поляки самым тесным образом перемешались друг с другом. Разве не записал в своем дневнике еще в 1940 году один из офицеров немецкого генерального штаба, потрясенный произволом оккупации Польши, мысли о родстве этих народов? Ты видел эти лица? Разве местные дети отличаются от их сверстников в Мекленбурге, Гольштинии, Фрисландии? А их старики отличаются от наших? Где граница между славянскими недо- и германскими сверхчеловеками, ответьте, господин Гиммлер?
Олива. Органный концерт в кафедральном соборе. Фрески черные и в золоте. Орган с десятком тысяч трубок. К концу века к нему добавился еще и бой башенных колоколов, отлитых фирмой «Гебель», как следует из надписи к ним. А рядом ангелочки, которые усердно дуют в трубы. Техническое новшество во имя Господа. Вместо того чтобы еще больше возвысить величественный звук органа, игра на нем сопровождается гудением и звоном. Посещение церкви с увеселением. Не помогает даже «Аве Мария». Грузные тела с трудом приземляются на скамьи для молящихся. Под лакированными прическами сочатся слезы. Размазывается косметика. Короткопалые руки, отяжелевшие от украшений, лезут в богатые карманы. Копаются в них, шуршат бумажными деньгами, гремят монетами. Крупные ассигнации падают в церковную сумку для сбора денег, которая здесь заменена корзинкой — на благо развития туризма. Пожертвования? Смирение перед Господом? Ради Бога, оставьте полякам, у которых сейчас такая ужасная жизнь, по крайней мере, возможность продолжать оставаться глубоко верующими, не попирайте их гордость, потому что вы не знаете, что это такое. Затем перед храмом видишь польских спекулянтов с пластиковыми пакетиками, внутри которых янтарные цепочки, браслеты, брошки. Это возвращает меня сразу на землю.
Теперь остается еще шестьсот миль до города Великого Петра. На сегодняшний день — это пустяк. Но тогда… Там, далеко позади, лежит город Пиллау (сегодня Балтийск в Калининградской области. — Ю. Л.). А напротив него волны тогда пытались сорвать с якорей «Штойбен». Вскоре после этого он затонул у отмели Штольпе вместе с 2000 беженцами, 2500 ранеными и 450 членами экипажа. Всего погибло 3608 человек (теплоход «Штойбен», также как до этого и «Вильгельм Густлоф», был торпедирован подводной лодкой С-13 под командованием А. Маринеско. — Ю. Л.).
Тогда на облицовке стен, зеркалах, медной утвари океанского лайнера все еще сохранялся аромат далеких миров. Едва меня, раненого, сгрузили в подпалубное помещение, как я, шатаясь, приблизился на ватных ногах к зеркалу и уставился на совершенно чуждое мне лицо, которое вдруг неожиданно начало рассматривать меня. А на мне все еще была та же самая завшивленная рубаха в красных пятнах и с маленькой дыркой от входного отверстия пули на груди. На спине она была значительно шире из-за своих рваных краев. Но я был полон надежд: «Штойбен» плыл на запад в Свинемюнде к санитарному поезду. Его час еще не пробил.
А сейчас мы должны плыть мимо Мемеля (Клайпеда. — Ю. Л.). Советские танки были уже на пути к побережью, и мы не знали, удастся ли прорваться нашему поезду, груженному боеприпасами? Но я катился на нем, замерзая на штабеле из снарядов. Мимо Либау (Лиепая. — Ю. Л.), навстречу Курляндскому котлу. Я вижу перед собой дедушкин письменный стол, двуглавого царского орла и саблю русского офицера, который сдался у Либау с горсткой своих солдат. Старик с торчащей бородкой принял его с почетом, как своего кайзера Вильгельма Второго. Это было в Первую мировую войну. Возможно, сын этого царского офицера был тем советским лейтенантом, который так ловко обращался с автоматом, стреляя в меня под Либау (Либавой. — Ю. Л.)? Око за око, зуб за зуб.
Мы уже у Риги? Мне приходит на память октябрь 1944 года. На вокзале встретились несколько человек из нашего батальона. Похлопывание по плечу: «Дружище, ты еще жив…» Но восторга при этом мало. Какая обстановка? Не имею ни малейшего понятия. Парад победы с прохождением через Бранденбургские ворота в этом году, пожалуй, не состоится. Горький смех. А где наше подразделение? Пожимание плечами. Только спокойствие. К окончательной победе мы еще придем! Больше никто не смеется. В батальоне все, кого я надеялся встретить, ранены, пропали без вести, погибли. А я с бледным лицом после ранения теперь один из «стариков».
11 часов 30 минут. Сейчас мы проплываем мимо острова Даго (Сааремаа. — Ю. Л.). А вот и миновали остров Озель (Хиуме. — Ю. Л.), где погиб в 1944 году, будучи лейтенантом, мой учитель английского языка. Здесь погиб в 1917 году поэт, и тоже лейтенант, Вальтер Флекс. Его песню «Дикие гуси с гоготом летят в ночи» мы пели у лагерного костра… А там, позади, за горизонтом был сбит пикирующий бомбардировщик моего друга Йохена, который с полным боезапасом упал прямо на зенитную батарею противника.
16 градусов тепла. Медленный ход. Облака серого и белого цветов кучкуются на прозрачном голубом небе. На западе видна радуга. Под ней темно-синий силуэт крошечного сухогруза. Море свинцово-серое с пенистыми гребнями волн. След воды за кормой. Я слышу голос моего учителя английского: «The wake, the hhh… wake!» («Кильватер». — Ю. Л.) — бесконечный шлейф из пузырьков, искрящихся в белом свете.
Там, где лучи солнечного света скользят по воде, все серебрится в свинцово-серых водяных валах. За кормой беззвучно кружатся огромные чайки. Игроки в шафлборд (передвижение деревянных кружочков по размеченной доске. — Ю. Л.) шумят и болтают какую-то чепуху. У теннисных столов также спорят под убаюкивающий стук пластмассовых шариков.
