С каждым годом теперь прибывало людей на Дону. Селились по низовым городкам, выбирали себе атаманов, берегли с тщанием свои вольности и свободы, нападали на турецкие и крымские берега, чинили много всякого задору Московскому царству с окрестными государствами, нападали не раз и на русские уезды, на поместья и вотчины, сводили счеты со своими лютыми врагами. Грозили из Москвы, требовали переписать казаков «хто имянем атаман и сколько с которым атаманом казаков», обещали прислать всем переписанным жалованье.
Казаки соглашались нести службу государеву, клялись оберегать южные границы от крымских набегов, брали и жалованье — деньгами, селитрой, свинцом, хлебом, но потом рушили свои обещания, жили самовольством, задирали без времени крымцев, не хотели слушать, как выговаривала им за это Москва, продолжали выходить они и в русские уезды, выбирались на Волгу. Береглись казаки — не давались ни угрозам, ни ласкам государевым. Жаловались турецкие и крымские послы на самоуправство казаков, выговаривали московским большим людям, что не хочет, видно, государь жить в миру с Турцией и Крымом. Отговаривались московские бояре и дьяки на посольских встречах с турками и крымцами тем, что на Дону живут воры, беглые люди без государева ведома.
Начали бить челом и воеводы южных уездов, просили унять воров с Дона.
Царь Борис наконец кончил с уговорами, наложил запрет на посылку жалованья, поставил кругом Дона заставы, чтобы мешали казакам к родимцам[10] своим в южные города приходить, продавать и покупать всякие товары. Приказал царь ловить беспощадно беглых на Дону, стал нарушать старинный порядок здешних мест — «с Дону выдачи нет». Но и Годунов не совладал с казаками, а лишь озлобил их. Не доставали руки московские до далекой реки Дона, да и боялись в Москве чинить слишком большую тесноту казакам: плохо ли, хорошо, но стояли те заслоном против крымского хана в южных степях.
Казацкие обиды отлились Годунову в 1604 году. Дружно поддержали донцы царевича Дмитрия, помогли свалить ему ненавистного царя, а потом в безгосударное время, в Смуту, вошли казаки в большую силу. Их отряды подпирали поначалу ополчение Прокопия Ляпунова, крепко помогли и второму ополчению в борьбе против поляков в 1612 году. В Москве поговаривали, что казацкие голоса решили на соборе в 1613 году судьбу русского престола, дружно выступили казаки против боярских столпов — князей Голицына, Мстиславского и других, настояли на избрании четырнадцатилетнего Михаила Романова. Может, и не было этого, но пышно расцвели казацкие вольности в благословенное царствование Михаила Федоровича. Число казаков, сидящих на государевом жалованье, увеличилось, быстро росло количество казацких отрядов. На Дону гремела слава удачливых больших атаманов — Смаги Чертенского и Епихи Радилова, проглядывали зримые черты единого Войска Донского. А вскоре появилось и само войско всей реки. Подчинила столица Войска Донского окрестные казацкие городки. Собирали казаки в своих Роздорах, а позднее в Черкасске большой Войсковой круг, решали на нем наиважнейшие для казачьего войска дела: с кем из окрестных стран быть в миру, с кем воевать, а если и воевать, то когда лучше всего выступать походом и каким путем. Потом выбирали на кругу походного атамана, клялись ему животом и смертью, говорили: «Куда ты глазом кинешь, батько, туда мы и кинем свои головы». И шли походом и посуху и морем к турецким и крымским берегам, наведывались к ногаям и калмыкам, наводили страх на кызылбашские пределы, пошаливали и по русским уездам. Возвращались отяжелевшие, гнали табуны захваченных коней, тащили всякую рухлядь, опоясывались дорогим оружием. На кругу же и дуванили: делили взятые в набегах зипуны — прихваченное добро.
Бывало и по-другому. Вдруг поднимался из Крыма хан, шел походом по южнорусским шляхам. Дымилась коричневая, выжженная солнцем степь от копыт бессчетных татарских коней. Слезно молили тогда казаков московские гонцы ударить по крымцам. Думал думу Войсковой круг, выносил свой приговор, и собирались донцы в поход.
На кругу приговаривали и о дележе царского жалованья — о деньгах, об огненном припасе — кому сколько положено. И всякими другими делами занимался Войсковой круг — выслушивал царские грамоты и отписки воевод из Воронежа, Коротояка и иных мест, выбирал станицы — казацкие посольства для сношений с Москвой, ведал постройкой новых городков и приемов в казаки всяких вольных и гулящих людей.
Стройно и чинно жили низовые казаки. Казацкая старшина — бывалые атаманы, есаулы, писари, добрые прожиточные люди крепко держали в своих руках Войско Донское, исподволь, неторопливо направляли его жизнь, клали острастку на смутьянов и всякую голь перекатную, старались не ссориться с великим государем, дорожили царским жалованьем. И царь жаловал старшину с каждым годом выше прежнего. Из Москвы величали низовых казаков Великим войском. Каждый год шли подводы из русских городов на Дон с казной, хлебом, сукном, военными припасами. Даровал царь Михаил Федорович казакам и великую повольность — торговать свободно и беспошлинно в южных городах всяким товаром, каким ни пожелают.
В те годы перешел на Дон и Тимофей Разя. Вместе с другими казаками давал Тимофей клятву служить верно и праведно великому государю. И вместе с другими легко и бездумно нарушал ее, чинил поиск под Азовом, разорял крымские улусы, жег Карасу-базар, промышлял на Волге против русских купцов и воевод.
Все чаще из Москвы наказывали унять расходившуюся казацкую вольницу, патриарх Филарет грозил казакам церковным отлучением, если не покинут они своего бездумного воровства, не прекратят ссорить Российское государство с окрестными странами.
А казаки и смирялись и не смирялись. Спокойно и вольготно было жить за царем, но зато и руки у них были связаны. Самим чинить походов не моги, жди вестей с Севера. Особенно недовольны были приказами Москвы «голые»[11] люди. Селилась и шумела голь в основном по верховьям Дона, по Хопру, Медведице, Бузулуку, металась между донскими землями и южнорусскими уездами, ютилась в землянках, в тростниковых хижинах, обживала верховые городки. Что это были за люди, никому то не было ведомо. Безымянные и неизвестные, скрывались в верховых городках беглые холопы, крестьяне, воровские люди, битые по площадям батогами, отсидевшие свое в колодках, сеченные монастырскими и боярскими приказчиками. Не пускали их домовитые казаки на низ, не делились ни жалованьем, ни угодьями — берегли свои льготы.
Но наступала пора, и брали домовитые «голых» людей в работу из найма либо снаряжали их, обували, одевали, давали оружие, ставили во главе своего атамана и отправляли погулять исполу вдоль морских берегов. Возвращалась голь приодетая, раздобревшая на набегах, отдавала половину добычи домовитым казакам и шла назад к своим землянкам и хижинам пропивать нажитое добро, шуметь и гулять до нового похода.
Но не всегда могли совладать домовитые казаки с голутвой. Порой ходили те в походы и по своему разуму. Только путь их был короток — до ближайших поместий и вотчин, до волжских русских торговых караванов. И тогда снова грозила Москва ослушникам, направляла воевод унять бунтовавшую голь, делала выговор атаманам в Черкасске.
