Гости шли один за другим. Прибыл Нейт Бланкеншип — владелец «Нью-Йорк Метс», более чем два метра ростом: просто здание Крайслера[4], а не человек — вместе с женой, Холли, женщиной, похожей на памятник. За ними — Лула Бэрон, влиятельный редактор издательства «Кнопф», следом за ней, как пес на водных лыжах, популярный, но изнуренный жизнью писатель-романист Гарри Пирс, у которого браки чередовались с пребыванием в реабилитационных центрах. Следующим был Хэл Уитн, дизайнер мужской одежды, вновь открывший для человечества мужской жилет. Рядом с ним снимала свою длинную до лодыжек нутриевую шубу Кэти Клевенджер, высокая и апатичная, с S-образной фигурой модель, хорошо известная по передачам телеканала Эм-ти-ви, вся — губы и ноги. Здесь же были: Тони Провенцано, драматург, лауреат премий («Плоть к духу») со своей давней спутницей, актрисой Джулией Петар; Люциус Милштейн, молодой художник; Клер Фэннинг, обозреватель журнала «Нью-Йоркер»; Эрл Вайс из компании «Одеон рекорде»; Конни Маккуиллан из журнала «Пипл»; Федо Прадо, ведущий танцовщик Нью-Йоркского балета; Даф Вудкок, главный повар сети ресторанов «Four Seasons»; сенатор от штата Коннектикут Дик Пирсон с женой Тиной (они жили на той же улице в центре Рамфорда); Джанет Хиггенботм из Метрополитен-опера, ее высокозвучащая грудь рвалась на свободу из лифа красного муарового тирольского платья. Короче, здесь собралось столько знаменитостей, что всех и не перечислишь. Даже те лица, в которых сразу нельзя было признать знаменитости, казалось, светились достоинством и успехом.
Ух ты. Подобно грызуну, спешащему попасть в коробку с самым лучшим сыром мира, через порог дома Мэгги прошмыгнула верткая фигура Лоренса Хэйворда, главного арбитражера. Он хромал, подобно шекспировскому Ричарду Третьему. («Боевая рана», — обычно говорил он, кивком указывая на свою левую ногу, которая была короче правой. Но он был слишком молод, чтобы участвовать во Второй мировой войне, слишком стар для Вьетнама и никогда даже не приближался к Корее. Ну что можно сказать по этому поводу?) Лоренс («Только посмейте назвать меня Ларри, и ваша песенка на Уолл-стрит спета!») Хэйворд (поговаривали, что эта фамилия — англизированная версия названия датского сыра хаварти) появился в Нью-Йорке, приехав из Кливленда (куда только не заберутся люди) в середине семидесятых годов. За это время он построил империю пригородных автомобильных моек, аптек и срочных химчисток. На Уолл-стрит он приступил к созданию богатства второго уровня путем покупки и продажи огромного количества акций с минимальной маржей в самые выгодные для этого моменты. Сейчас его капитал составлял двадцать семь миллиардов долларов.
«Это самая тупая из всех возможных схем, — думала Мэгги. — И наверняка она вся пронизана нарушениями закона, как сыр рокфор испещрен жилками синей плесени». «Но если она такая тупая, то почему все не могут делать так же? — всегда спрашивал у Мэгги Кеннет, когда она начинала говорить что-то против Хэйворда. А потом отвечал на вопрос сам: — Потому что следует признать правду: Лоренс Хэйворд — гений».
Именно поэтому Хэйворд и был сегодня здесь: Кеннет хотел, чтобы он пришел. Мэгги же, увидев, как он передает свое пальто траурно-черного цвета из шерсти викуньи одному их подрабатывающих у нее сегодня студентов, подумала, что он — слишком мрачный гость для такого праздника, как Рождество. Он выглядел, как Джакоб Марли[5], только в одежде посвежее. У него было такое же впалое, наполовину истощенное, наполовину мумифицированное лицо с мышиными глазками, как у Джона Д. Рокфеллера в девяносто лет — но Хэйворду было всего-то пятьдесят семь. Говорили, что он питается только стеблями сельдерея и крекерами из рисовой муки. Мэгги отметила про себя: надо понаблюдать, что он будет есть сегодня вечером.
По комнатам прошли официанты, держа на весу подносы с холодными и горячими закусками: эмпанадас с кабаньим мясом, «ангелы верхом», листья цикория с кремом из тресковой печени, крабовые палочки, крудитей (она увидела, как Хэйворд украдкой схватил стебель сельдерея. Какой ужас!), тарталетки с сыром горгонзола, фиги с прошутто, оладьи с запеченными кусочками лосося, мини-стейки без костей в горчичном соусе, «пьяные» креветки, нежные колбаски с дарами моря и «поросята в одеялах». Последнее блюдо было данью памяти отцу Мэгги, Фрэнку Хедьюку из Вифлеема, штат Пенсильвания, который умер почти десять лет назад. Вспоминая о нем, Мэгги осторожно вытерла слезу из уголка глаза. Он сейчас в миллионах лет и миллионах километрах от нее и от всего, что окружает ее в этом мире.
Она повела толпу гостей за собой в танцевальный зал так, будто была морской разбойницей. Оркестр на балконе играл один из величавых галиардов композитора шестнадцатого века Доулинга. Музыку было едва слышно за шумом оживленных разговоров. По всему огромному залу официанты усиленно подливали в бокалы гостям шампанское. В конце концов Мэгги уверилась, что вечер достиг определенного момента, когда его не сможет остановить ничто, кроме несчастья, сравнимого только с пожаром. Этот прием походил на невероятный локомотив, машину на колесах, приводимую в движение паром, собрание удивительных устройств, клапанов, валов, поршней, свистков и колоколов, которая, будучи раз запущенной, может без остановки, на полном ходу, добежать до края земли. Мэгги ясно ощутила, как беспокойство оставило ее. Это было знакомое чувство. Будто с ее плеч свалился двухтонный сейф. Ради всего этого она и жила. Уголки ее губ поднялись, и лицо спокойно засветилось. Наконец-то она могла позволить себе насладиться плодами своего труда.
3
Не снижая скорости
Мэгги летала по залу от одного гостя к другому, как пчелка от цветка к цветку. У нее был дар быстро занимать людей. Она понимала, что движет ее друзьями и воодушевляет их, и могла моментально ухватить сущность происходящего, не тратя нервы на предварительные расспросы. У нее было правило: при встрече с незнакомыми людьми сфокусироваться на них, узнать в первую минуту встречи как можно больше об их чаяниях, по-настоящему заинтересоваться тем, что они говорят, всегда помня, что каждая личность — это вселенная. В этом случае — и она искренне верила в это — можно было узнать что-то о человеке. Она полностью забыла об этом правиле, когда, подойдя ближе к огромной рождественской елке, обернулась и увидела перед собой Лоренса Хэйворда. Ей показалось, что в момент, когда их глаза встретились, он отпрянул.
Стараясь восстановить равновесие, Хэйворд взял ее за руку и удостоил воздушного поцелуя в европейской манере.
— Хозяйка дома — просто очарование, — сказал он.
Все это выглядело так помпезно и лживо, что Мэгги захотелось стукнуть его по голове. Грубая сила этого неожиданного желания поразила ее. Но тут она заметила официанта, повернувшего к ним с подносом «ангелов верхом», и ее охватило злой задор.
— Не хотите ли попробовать, Лоренс? — спросила она, снимая с серебряного подноса жирную устрицу, завернутую в бекон, соблазняющее проводя ею прямо у него под носом.
