В дальнем конце зала рядом с огромным арочным окном семи с половиной метров в высоту и шести метров в ширину, набранным из пятнадцатисантиметровых стеклянных квадратов, стояла шестиметровая рождественская елка. На ней висели сотни шаров из венецианского стекла, эскадрилья флорентийских херувимов из папье-маше, метры гирлянд из настоящей клюквы и бесконечное количество ярких электрических лампочек. Внутренние поверхности коровника были оставлены без покраски. Столбы, взмывавшие вверх к полуоткрытым сеновалам, сохраняли свою естественную патину цвета обожженной умбры. На каждое пересечение столбов и балок плотники вбили симпатичные спиралевидные скобы. Старые сеновалы были переделаны в верхнюю подковообразную галерею, открывавшуюся в том конце помещения, где у огромного окна стояла большая елка. По всей протяженности этой галереи шириной в два с половиной метра стояли диваны, мягкие кресла и столики, где гости могли передохнуть и понаблюдать за тем, что происходит внизу. Часть галереи сбоку в центре служила балконом для музыкантов. Сейчас там суетились участники камерного секстета, доставая инструменты из футляров и подгоняя сиденья.
Внизу пол из твердых пород дерева был размечен на квадраты. По всей площади он обогревался сложной системой труб с горячей водой, уложенных сеткой под ним. Так что даже в холодный зимний вечер можно было спокойно пройти по всему этому просторному залу босиком. Круглые столики, как в кафе, покрытые бледно-розовыми камчатными скатертями, были расставлены квадратами вокруг танцевальной площадки. Напротив балкона для музыкантов стоял камин из природного камня, такой большой, что Мэгги помещалась внутри него, стоя в туфлях без каблуков. Сегодня вечером, конечно, в нем должно гореть святочное бревно, которое положат на раскаленные угли.
Мэгги попросила Феликса налить ей хереса. Она пришла сюда в этот последний спокойный момент вечера, чтобы еще раз внимательно осмотреть зал. Жужжание и щелчки камеры в руках Регги совсем не отвлекали ее. Этот спокойный момент перед началом шумной вечеринки давно стал для нее чем-то вроде ритуала. Сейчас она пыталась позволить событиям развиваться самим по себе, старалась расслабиться, прекратить контролировать все вокруг. Но ее взгляд выхватил сосновые лапы, которыми были увиты перила галереи. Мэгги подумала, что лучше бы она закрыла крепеж ветками падуба, а не красной лентой. Хотя для Мэгги изменить свое первоначальное мнение было делом нелегким. Несмотря на то что херес вызывал вибрирующее жужжание в голове, особенно на пустой желудок, он странным образом привлек внимание Мэгги к множеству мелочей, то и дело лопавшихся пузырьками в передних долях ее мозга. Ей пришлось схватиться за толстый столб, чтобы удержать себя и не побежать в кухню, где, как она вообразила себе, Нина непостижимым способом сожгла все, что планировалось в меню. Вспышка зажглась в тот момент, когда Регги поймал в объектив Мэгги, задумчиво смотревшую на елку. Но смятение ее чувств было недоступно оптике.
Затем семья Мосли (из «Эй-би-си Телевижн») вышла на танцевальную площадку, и рождественский праздничный ужин на двести персон начался. Мосли всегда первыми прибывали на мероприятия, устраиваемые Мэгги, поскольку Пол уже давно был продюсером шоу «С добрым утром, Америка» и согласно своему расписанию каждое утро вставал в три тридцать, а ложился в постель в девять часов вечера. Вскоре к ним присоединились Леонард и Хэтти Мойль из влиятельной манхэттенской юридической фирмы «Мойль, Мойль и Шланге», которая вела юридические дела в «Троп и Крават». Мойли жили в районе Кросс-ривер, совсем недалеко от границы округа Уэстчестер.
Все посылали друг другу воздушные поцелуи. Появился официант, неся узкие бокалы с розовым шампанским «Дом Рюинар». Все радостно разобрали их, за исключением Леонарда Мойля, который, хромая, направился к бару за шотландским виски.
— Ваш дом так великолепен, — сказала Эва Мосли, — я не знаю, смогу ли теперь когда-либо принять гостей у себя.
— Я прекратила это делать из-за Мэгги уже много лет назад, — сказала Хэтти Мойль. — Честно, дорогая, это — совершенство, доведенное до предела.
Мэгги хотелось выпрыгнуть из кожи. Ее спокойствие разлетелось вдребезги. Она терпеть не могла эту стадию приема, когда гости, прибывшие ранее всех, осыпали ее комплиментами, нервничая оттого, что были здесь первыми. Ей нравилось смотреть, как люди развлекаются, но она терпеть не могла быть объектом внимания. Она считала себя хорошей хозяйкой — ведь она профессионал. Но ее расстраивало то, что другие люди испытывали из-за этого неловкость. Это заставляло ее чувствовать себя неполноценной. Как будто учет мелких деталей и стремление соответствовать принятым в обществе правилам были патологическими симптомами омерзительного заболевания. Хэтти Мойль, например, великолепно готовила. Ну и что из этого, если в результате ее неорганизованности ужин в их доме редко поспевал к столу до половины одиннадцатого (как будто они были испанцами). А Эва Мосли выращивала замечательные гибридные розы, хотя ее терраса из синего песчаника была заставлена невообразимо дешевой пластиковой мебелью.
— Можно заставить девушку убраться из магазинов «Вулвортс», — всегда говорила мама Мэгги, — но нельзя заставить магазины «Вулвортс» убраться из девушки.
Наверху музыканты настраивали инструменты, добавляя диссонирующих нот прыгающим мыслям Мэгги. Она взглянула на громадное окно за елкой и увидела, как снежинки кружатся под крышей. В ее воображении на скользких дорогах за городом продолжали биться машины. Затем она ощутила нечто странное, как будто у нее в голове лопнул пузырь. Неожиданно каменный пол начал проваливаться под ногами, а комната пошла кругом, винтом вкручивая в нее ужас.
— Извините, я на минуточку, — сказала она, заставив себя криво улыбнуться, и поспешила через оранжерею в туалетную комнату рядом с библиотекой. Там она закрыла за собой дверь и взглянула в зеркало, едва узнав себя в очаровательном существе, смотревшем на нее. В этот момент она чувствовала себя пациенткой психиатра. Сердце у нее в груди металось загнанным зверем. Ручейки пота сбегали по шее и останавливались, впитываемые бретельками лифчика. Ее начало трясти, как малярийную больную.
Мэгги включила холодную воду, вставила пробку в раковину и промокнула лоб влажным гостевым полотенцем. Ей не хотелось портить макияж, хотя он был не очень сложный. Раковина наполнилась, она погрузила руки в ледяную воду по локти. Мэгги постигла этот прием гидротерапии в колледже, почти в то же время, когда только начала испытывать тревожность, — по стечению обстоятельств, это произошло одновременно с ее первой встречей с Кеннетом.
Когда руки застыли, ее пульс и дыхание пришли в норму. Она вытащила пробку и отряхнула капли с предплечий. Все прошло. Все будет хорошо. Такие приступы тревожности посещали ее обычно перед каждым большим событием. По прошествии всех этих долгих лет она даже перестала испытывать сильный страх перед ними. Они превратились в нечто похожее на религиозный обряд. Когда она вышла из туалетной комнаты, музыканты уже начали играть, а гости повалили валом. Их лица будто попадали сюда, в широкое фойе ее дома, прямо с телевизионных экранов и обложек журналов. Все они кричали «Счастливого Рождества!» и отряхивали снег с волос.
