Под бравурный марш полкового хора трубачей, под ликующие клики «ура» наш второй эшелон полка, 3-я сотня подъесаула Маневского с полковым штабом, на длинном составе поезда отбыл из станции Мерв — навсегда…
Мы в Красноводске. Погрузка на пароход. Лошадей поднимали на лебедках. Строптивые кабардинские кони сопротивлялись, но казаки деловито, умеючи грузили их.
Мы в море. Качка началась немедленно же. На утро следующего дня, когда Маневский и я, дежурный по полку офицер, вышли на палубу, картина «бивака сотни» на ней была совершенно не воинская и не строевая: все казаки беспомощно валялись где попало и стонали. Бедные наши кабардинцы, до двухсот лошадей, широко расставив ноги, уныло повесив головы, балансировали в противовес бортовой качке. За ними никто из казаков не ухаживал, и только вахмистр сотни Дубина, которого качка совершенно не коснулась, только он один подкладывал им сено, доглядывая за коновязью.
Скоро и мы свалились от качки.
Мы в Баку. Выгрузились. Разбили палатки на какой-то песчаной и неуютной площади. Поднялся ветер. Взметнулся песок. Потом хватил проливной дождь и… жалкий был вид у казаков и в особенности у лошадей — полубольных после качки, немытых, нечищеных, мокрых, согнувшихся от непогоды. Все лошади вытерли свои хвосты о борта, о доски «догола», и они у них торчали, словно кочерыжки, — грязные, неприятные на вид, как после коросты. И уже никто на это не обращал внимания — ни сам хозяин лошади, ни взводный урядник, ни вахмистр сотни, ни сам ее командир. Смотреть за этим сейчас оказалось ненужным, лишним, да и некогда было, а главное — теперь уже ничего не исправишь.
Боже, Боже!.. Пропали все труды мирного времени, думалось тогда, и мы сразу же почувствовали «первую неприятность войны».
В Баку мы узнали, что наша бригада должна следовать в Тифлис, на могущий быть Кавказский фронт против Турции. Это нас разочаровало.
В Тифлисе выгрузка сотен. Чистка лошадей. Проездка по городу. Везде масса народа. Все веселы, в особенности военные. Много женщин и на вокзале, и на улицах, от чего наш полк отвык на своих далеких азиатских границах. Забыта морская качка, вытертые хвосты наших лошадей и невзгоды в Баку, и на душе так радостно и приятно: мы идем на войну.
На Джульфу. Гора Арарат
Все распоряжения мы получаем по этапам. В Тифлисе получили: «Закаспийской бригаде двигаться в направлении Персии, к Джульфе и на станции Шах-тахты выгрузиться и ждать распоряжения».
Наш эшелон движется туда. Железная дорога как змея извивается по ущельям. Много мостов и туннелей. Их охраняют пластуны 1-й Кубанской бригады. Они братски приветливо машут нам своими папахами, и мы отвечаем им тем же. На некоторых постах, к нашему удивлению, видны их жены — прибыли ненаглядные подруженьки, чтобы перед войной повидаться с мужьями и, может быть, распроститься навеки…
Наша третья сотня теперь идет без штаба полка, и это всем очень приятно. Двери всех вагонов открыты. Большинство казаков находятся со своими лошадьми, где запах сена и конюшни им милее казарменного вагона. Они, свесив ноги, сидят группами в дверях, рассматривают незнакомые места, весело шутят и поют без умолка песни, словно идут не на войну, а домой, в родимую сторонку. Мы с хорунжим Леурдой все время находимся среди казаков в их вагонах, отвечаем на многие вопросы по географии и истории сих мест, но больше поем с ними песни.
На утро следующего дня через окна офицерского вагона в юго-восточном направлении увидели громаднейшую конусообразную гору. Черная, таинственная, наполовину покрытая снегом, с круглою вершиною, она привлекла к себе внимание всех. Рядом с нею, восточнее, отделенная глубоким провалом, возвышалась такая же гора, с еще более выраженным острым конусом, но ниже первой и вся черная, словно осыпанная истлевшим пеплом.
— Што это? — спрашивают казаки недоуменно. Мы же сразу определили, что это и есть библейские Большой и Малый Арарат.
Так вот они какие, так хорошо нам знакомые по Ветхому Завету еще со школьной скамьи! И вспомнился сам Ной, виноградные лозы, охмелевший отец и его второй сын, по имени Хам. Казаки просят нас в свои вагоны, чтобы от своих офицеров выслушать более подробно о ветхозаветной истории, что мы охотно и делаем, сами с волнением любуясь величественной и таинственной панорамой. Они так близко от нас. Мы определяем расстояние в 3–5 верст до них, но каково же было наше удивление, когда на первой остановке железнодорожные служащие ответили — до них 25 верст!
Мы долго, часа два, двигаемся на юго-восток, но эти «две сахарные головы» все так же близко остаются от нас и наконец — остались позади.
Вот и Шах-тахты. Одинокая станция и возле нее несколько казенных построек. Кругом голые холмы, мелкий кустарник. Полная дичь и неуютность. Рядом, к югу, историческая «казачья» река Араке. А на той стороне — уже Персия, чужая, басурманская земля. Здесь стоит биваком 1-й Горско-Моздокский полк Терского войска. Им командует полковник Кулебякин — плотный, осанистый, похожий и лицом и одеждой на горца. Наш командир полка полковник Мигузов, по рождению терский казак, здоровается с ним как старый приятель, мило улыбается, отчего лицо его делается добрым, хорошим, чего мы никогда не видели: нас, господ офицеров и казаков своего же полка, врученного ему в командование самим императором, он цукал, прижимал, придирался ко всякой мелочи. Мы никогда не видели доброй улыбки на его сухом умном лице. И мне тогда подумалось, что принадлежность к одному войску стоит выше, сердечнее и откровеннее, чей общее братство.
При встречах с другими частями войск многие из нас, военных, внимательно рассматривают их и сравнивают со своей частью. И мне показалось, что в 1-м Горско-Моздокском полку (у «моздо-горцев», как их дружески называли) конный состав слабее, мельче нашего и сотенные командиры моложе.
В Персию. Макинский отряд
Закаспийская казачья бригада, сосредоточившись у Шах-тахты (кроме 2-й сотни 1-го Таманского полка есаула Закрепы, временно оставшейся в Туркестане около Асхабата), 2 сентября перешла вброд Араке и вошла в Персию. За время столь продолжительного передвижения бригады по железной дороге через Баку, Елисаветполь, Тифлис и Александрополь не было ни одного «отсталого» от своего эшелона казака. Мы этому обстоятельству и не удивились. Вернее сказать, мы удивились бы тому, что казак умышленно отстал от своего полка, от своей сотни, от своего собственного коня. Это было бы что-то ненормальное и позорное.
Бригаде приказано в два перехода достигнуть города Маку, центра Макинского ханства, и там расположиться, ожидая дальнейших указаний. Маку был пограничный город перед персидско-турецкой границей на подступах к Баязету с востока.
Бригада двинулась, приняв сразу же боевой порядок, как изучали его по уставу в мирное время, то есть впереди авангард, по бокам дозоры от каждой сотни. Дорога первобытная, на ней каменья в обхват человека. Наши полевые пушки, ежесекундно переваливаясь с бока на бок, производят громкий и беспрерывный лязг железа всей своей снасти. Боковые дозоры не успевают идти параллельно нашему движению, так как натыкаются на непроходимые гряды, овраги, провалы. Они часто меняются, и новые дозоры, быстро выскочив далеко вперед и в стороны, так же скоро «застревают» в своем движении, и их снова надо сменять. На вершинах, на грядах бесконечных, голых, черных, мрачных гор без единого деревца и растительности наши молодецкие головные дозоры флажками, как их учили, показывают нам, что «противника впереди не обнаружено». Все это очень интересно наблюдать из рядов колонны около 3000 всадников. Такая походная тактика потом уже не применялась в действительной войне, как не соответствующая действительности.
