Гораздо хуже, особенно для государства и обеспокоенных опекунов, было то, что Кристина рано сделала свои выводы в отношении замужества. «Горячие и сухие» женщины, согласно бытовавшим представлениям, были мало пригодны для деторождения. Для них всегда существовал риск родить какого-нибудь урода или монстра. Инстинктивное восприятие женской неполноценности подтверждалось в данном случае наукой, и брак для принцессы был определённо заказан. Недаром принцесса, когда окружение в очередной раз приступало к ней с увещеваниями выполнить свой долг и подарить стране наследника, отвечала грубой репликой: «Я ведь легко могу родить как Нерона, так и Августа» (то есть монстра или героя). И вообще сама мысль стать беременной, кормящей или рожающей матерью была ей противна, а замужество и брак — противоестественными.
Позже её отношение к браку станет ещё более непримиримым. При итальянском дворе Кристины имелись красивые фрейлины, которые выходили замуж и время от времени находились в интересном положении. Таким дамам она запрещала появляться себе на глаза, а если когда и возникала в какой-нибудь из них необходимость, то говорила: «Позовите-ка мне эту корову!» или: «Похоже, вы скоро станете коровой. Будьте любезны: не показывайтесь мне в таком состоянии!»
Настоящая женщина, сделает вывод Кристина уже в зрелом возрасте, никогда не может стать хорошей правительницей. Женщина по своей сущности рождена подчиняться, а не править. Это резко противоречит тем воззрениям, которые королева проповедовала в молодости. Такая эволюция взглядов на своё предназначение является одним из примеров её внутренней противоречивости, парадоксальности и непоследовательности. Но об этом мы поговорим позже.
Как же выглядела «ненастоящая» женщина?
На сохранившихся портретах, изображавших уже взрослую Кристину, перед нами предстаёт и на самом деле тип далеко не женский. Королева на них скорее похожа на кавалерийского полковника, нежели на представительницу слабого пола. Недаром, когда она появилась во Фландрии, при виде её телосложения люди открывали от удивления рты. «У неё нет ничего женского, кроме самого пола; её поведение, осанка да и самый голос были полностью мужскими», — писал один местный наблюдатель.
А вот зарисовка итальянского современника: «С губами, самого красивого красного цвета, она могла бы сойти за Венеру, если бы вследствие всего прочего в её фигуре и осанке нельзя было не поручиться за то, что она была Марсом. Короче: она больше мужчина, нежели женщина». Другое описание внешности Кристины сделано тоже в Италии: «Тёмный цвет кожи, покрытой плотным слоем волос, чёткий, почти строгий профиль, слишком подчёркнутые брови, слишком длинный нос, широкий рот, глубокий голос, угловатость и жёсткость в движениях». А вот внешний вид королевы глазами священника: «Кроме самого пола, ничего женского у этой государыни нет; её походка, её черты лица и вся осанка носят на себе черты мужчины. Я не говорю того, что не видел собственными глазами».
Может быть, французы узрели в ней нечто, что пропустили итальянцы и фламандцы? Посмотрим, как воспринял её герцог де Гиз: «Красивые руки, белые и хорошо сложенные ладони, но более мужские, нежели женские, странно взбитая причёска — она носит грубый мужской парик, ходит в мужских туфлях, у неё голос мужчины и почти все его манеры». Внучка короля Генриха IV, герцогиня Монпансье, находила её «joli petit garçon» — «красивым мальчиком».
Д. Мэссон обращает внимание на дурную наследственность принцессы Кристины. По материнской линии дед Марии Элеоноры был сумасшедшим, да и по линии отца у королей Эрика XIV и Юхана III, родных братьев её деда, с психикой тоже было не всё в порядке.
Инстинктивное и благоприобретённое неприятие Кристиной женщин, женского образа жизни и женских обязанностей усугублялось, по всей видимости, взаимоотношениями с матерью, которые, как мы видели, были далеки от гармоничных. Мать никогда не могла служить дочери образцом для подражания — скорее, наоборот: она была примером того, какой нельзя было быть. Зато увлечённость искусством, архитектурой, живописью, музыкой и всем изящным Кристина, несомненно, унаследовала от матери, доведя свой эстетический вкус едва ли не до полного совершенства.
У матерей, по мнению принцессы, не должно быть никакого иного предназначения, как «следить за здоровьем и жизнью ребёнка». Когда в стране умирает король и после него остаётся наследник-принц, то «первым делом следует отделить его от матери, чтобы внушить ему чувства, достойные его высокого положения, и выучить его соблюдению своего долга, к чему матери неспособны». Такова была логика Кристины. Какая уж тут дочерняя любовь! Впрочем, швед Л. Ослунд считает это общепринятое тогда мнение тоже сомнительным и приводит слова из автобиографии Кристины, где та признаётся, что питала к матери уважение и «нежную любовь», но оговаривается, что ей трудно было примириться с тем, как сильно и «безгранично» любила её мать, видевшая в ней лишь «живой образ умершего короля».
Подданные тоже не понимали вдовствующую королеву, презирали её и смеялись над её причудами, а она стала их всех ненавидеть. Оскорблённая отстранением от трона и воспитания дочери, Мария Элеонора в 1640 году решилась на отчаянный шаг — тайно бежать из ненавистной Швеции куда глаза глядят. Глаза повернулись сначала в сторону Дании. Мария Элеонора через посла Дании в Стокгольме вступила в доверительный контакт с датским королём Кристианом IV и попросила у него убежища: «Лучше на чужбине сесть на хлеб и воду, чем пользоваться в Швеции королевским столом». Заговор был обнаружен ищейками Оксеншерны, и канцлер обратился за помощью к Кристине, попросив её употребить всё своё влияние на мать, чтобы отговорить её от такого безрассудного и позорного шага.
Принцесса вызвала мать из Грипсхольма в Стокгольм и целые часы проводила с ней в длинных беседах. Её слова не упали на благодатную почву. Мария Элеонора была способна притворяться. Ни о чём не договорившись с дочерью, она вернулась в свой замок в Грипсхольме и приступила к реализации своего плана. Удалившись в свою комнату, она попросила в течение нескольких дней не беспокоить её, потому что хотела якобы «попоститься и помолиться». Июльской тёплой ночью она вместе с немецкой фрейлиной спустилась из окна в сад, села в лодку, переплыла на другой берег озера Мэларен, села там в присланную датским послом карету, добралась в ней до Нючёпинга, поднялась на борт датского судна и доплыла до острова Готланд, где её ждали два датских военных судна, доставившие её в Копенгаген. Согласимся, что подобное испытание выдержала бы не всякая женщина, в особенности такая «слабая, нервная и хрупкая» особа, каковой все считали Марию Элеонору.
Когда бегство матери открылось, Кристина написала своему приёмному отцу Юхану Казимиру спокойное письмо о том, что «она и правительство так были удивлены бегством королевы, что не знают что делать». Придворные, канцлер Оксеншерна и Государственный совет были возмущены «эскападой вдовствующей королевы» до глубины души, риксдаг принял решение конфисковать все владения Марии Элеоноры в пользу казны, канцлер лишил её апанажа, и королева какое-то время испытывала материальные трудности. Церковники вычеркнули её имя из поминальных списков членов королевской семьи.
