Полк спешно убыл, вслед за ним вскорости отправились и Давыдовы, и семьи других офицеров, а также их лакеи, кучера, повара и даже горничные и служанки, стремясь «хоть раз в жизни взглянуть на любимого героя, на нашего боевого полубога», как вспоминал Денис Васильевич. Ну как же, взглянули! Пока все добрались до назначенного места, полки оттуда уже отправились «воевать», так что пришлось ожидать их возвращения в пустом лагере… Войска пришли лишь к полудню, усталые и измученные.
Много было восторгов, ахов и охов, анекдотов — так именовались тогда рассказы о забавных и любопытных происшествиях — про Суворова, но был и момент, многих смутивший. Приучая кавалерию атаковать пехотные каре, генерал-аншеф спешивал часть конников и выстраивал их в шеренгу так, чтобы в промежуток между стоящими мог проскакать конь. Затем кавалерия стремительно атаковала этот строй, встречавший ее холостым залпом почти в упор, что приучало лошадей и всадников не бояться ружейного огня… Причем таковой результат достигался достаточно быстро.
Данная «медаль» имела неизбежную «оборотную сторону». В те времена кавалерийские лошади были выезжены не слишком хорошо, после залпа строй окутывался густым дымом от сгоревшего пороха, да и иной солдат мог встать не там и не так, как следовало, а потому, когда кони проносились сквозь разомкнутую шеренгу, кого-то из стоящих могли задеть, сбить с ног, покалечить, а то и вообще затоптать. Подобное происходило нередко.
Когда же Суворову «доносили о числе жертв… он обыкновенно отвечал: „Бог с ними! Четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу“, — и тем оканчивались все попытки доносящих, чтобы отвлечь его от этого единственного способа довести конницу для предмета, для которого она создана»[19].
Известно, что Суворов любил и берег солдата. Но очень верно сказал наш герой про «единственный способ». Ведь если в рядах кавалерии, атакующей пехотное каре, произойдет перед его фронтом какая-либо заминка, то вся масса всадников превратится в прекрасную мишень для дружного ружейного огня. Да и четырех затоптанных лошадьми солдат было жалко, и одного жалко, но не выучив кавалерию столь жестким и даже жестоким, но, повторим, единственным способом, на поле реального сражения можно было понести гораздо более серьезные потери. Граф Александр Васильевич понимал это лучше, нежели кто иной. Его знаменитая «Наука побеждать» писалась кровью, но кровью малой — для того, чтобы не было крови большой…
День постепенно склонился к вечеру, однако Суворова Денис так и не увидел, а потом, несмотря на все протесты и даже слезы, его с братом Евдокимом уложили спать. Их сон продолжался недолго: за полчаса до полуночи мальчиков разбудили — скорее всего, кто-либо из старых слуг, таинственным шепотом сообщивший, что с боем часов генерал-аншеф выскочит из своей палатки в одном исподнем, будет бегать вокруг, кричать петухом, хлопать в ладоши, и по этому сигналу трубачи заиграют генерал-марш, солдаты поднимутся и будут готовиться к учениям… Неизвестно, сколько времени мальчики понапрасну таращили глаза в темноту, но обещанной картины так и не увидели и незаметно для себя заснули.
Войска действительно были подняты затемно, только без всякого петушиного крика, и опять вышли на учения… С трудом проснувшись, юные Давыдовы отправились вслед за ними, но если и видели полководца, то лишь издалека, признавая его по мельканию белой нижней рубахи… Вновь не солоно хлебавши мальчики возвратились в лагерь, где их в конце концов ожидало великое счастье. Сначала Суворов проскакал совсем близко от палатки, так что Денис не только сумел рассмотреть лицо непобедимого генерала, но и на всю жизнь запомнил его оригинальные черты; затем любимый суворовский адъютант Тищенко указал Александру Васильевичу на детей командира очень понравившегося Суворову полка. Далее произошла сцена, подробно и не раз описанная не одним только Давыдовым — хотя и с его слов.
Вот первый давыдовский вариант:
«Поздоровавшись с нами, он спросил у отца моего наши имена; подозвав нас к себе еще ближе, благословил нас весьма важно, протянув каждому из нас свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: „Любишь ли ты солдат, друг мой?“ Смелый и пылкий ребенок, я со всем порывом детского восторга мгновенно отвечал ему: „Я люблю графа Суворова; в нем все — и солдаты, и победа, и слава“. — „О, Бог помилуй, какой удалой! — сказал он. — Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет!“»[20].
Такой ответ сделал бы честь не только девятилетнему мальчику! Но разве мог будущий поэт-партизан отвечать по-иному? Впрочем, пусть судит о том наш читатель, а мы безоговорочно поверим своему герою.
На следующий день Денис опять видел графа Суворова — теперь уже на обеде в доме своих родителей. Полководец был в генерал-аншефском мундире, с георгиевской лентой и тремя орденскими звездами; с детьми полкового командира он более не общался.
Оценивая слова Александра Васильевича, Денис Давыдов впоследствии писал: «Суворов в сем случае не был пророком…», объясняя это тем, что в службу он вступил уже после смерти генералиссимуса, а сражений вообще не выигрывал, так как не командовал ни армиями, ни корпусами. Побед на его счету было немало, и воинская слава была — но совершенно иного плана и уровня, нежели это мог предвидеть великий полководец.
Возникает вопрос: а были ли вообще его «прорицания» этаким мудрым провидением человека, который уже в малом ребенке прозорливо разглядел черты будущего военачальника, или это была простая дань вежливости, ожидаемая от «самого Суворова»? Ведь что еще приятного мог «пообещать» знаменитый полководец родителям милого дитяти, если в людях партикулярных видели тогда чуть ли не «второй сорт»? А уж Суворов «политес» знал и даже среди самых своих чудачеств всегда мог тонко польстить, потешить чье-нибудь самолюбие. Но младшему из сыновей можно было и статскую карьеру пообещать: младшенький — это чаще всего маменькин любимчик, вот пусть он и останется при родителях, им в помощь и в утешение.
Широко известны два суворовских «пророчества»: несколько раньше, чем Денису Давыдову, граф Александр Васильевич сделал таковое же будущему генералу от инфантерии Михаилу Милорадовичу, сыну своего друга генерал-лейтенанта Андрея Степановича. «Милорадович будет славным генералом»[21], — сказал он и здесь совершенно попал в точку, ибо будущий граф Михаил Андреевич стал именно таковым — «славным» генералом, одним из «первых лиц» войны 1812 года.
Заметим, что наш герой относился к графу Милорадовичу весьма неодобрительно, о чем мы, разумеется, еще расскажем.
Возвращаясь же к «пророчествам» Суворова, смеем предположить, что, весьма возможно, таковых было гораздо больше, нежели нам известно. Но только те из них, что не сбылись — забылись или же ежевечерне повторялись за рюмкой вишневой наливки в тесном кругу терпеливой семьи каким-нибудь отставным прапорщиком: «Эх, ведь сам Суворов сказал, что я буду фельдмаршалом! Да жаль, ошибся старик…» — никуда дальше, разумеется, не пошли. Так ведь и самому Суворову вроде бы «полководческое будущее» напророчил не кто-нибудь, но сам Абрам Петрович Ганнибал, легендарный «арап Петра Великого» и прадед поэта Пушкина. Но это потом он станет генерал-аншефом, а в пору знакомства с юным Суворовым «арап» только-только еще был пожалован чином подполковника артиллерии, хотя было ему уже не менее пятидесяти лет от роду. Признаем: не очень подходил на роль «провидца» этот «негр преклонных годов»{6}, но все же легенда, что именно Ганнибал «будто бы провидел в хилом и тщедушном на вид мальчике будущего великого полководца»[22], оказалась очень устойчивой. В результате получается прямая связь Суворова с Петром Великим — ведь более никого из его ближайших сподвижников к тому времени не осталось.
