Евреи молились: долгий сдержанный шепот на одной интонации, а потом вдруг из чьей-нибудь груди вырывается долгий плач, долгий стон, наполовину пение, наполовину речь, какой-то отчаянный вопрос, обреченный навсегда остаться без ответа. Тогда остальные молящиеся тоже повышают голос, и этот трагический вопрос, тот полный боли стон звучит еще выразительнее, а потом голоса стихают и вновь переходят в шепот.
Гари намеренно включил в текст эти субботние молитвы. В том контексте в каком они произносятся молящимися они приобретают драматический смысл. Евреи, преследуемые фашистами и потерявшие всех своих близких, евреи, которым осталось жить всего лишь несколько дней или даже часов, читают свой символ веры так, как читали его все предыдущие поколения в самые страшные часы истории своего народа, полной трагических моментов.
© Yzkorbukh de Wilno.
Всё это доказывает, что в детстве Гари неоднократно посещал синагогу. И уже став взрослым, он свободно ориентировался в оригинальном, древнееврейском тексте священных книг и мог вспомнить слова из них, когда в перерывах между бомбежками писал «Европейское воспитание». Обращаясь к девяносто шестому псалму в конце романа, Гари говорит о Божьем суде, на котором люди ответят за все свои дела.
3
До 1917 года литовский город Вильно, центр Виленской губернии, насчитывал 200 тысяч жителей и являлся административным подразделением Польши.
Стоящий на двух реках, Вильне и Виле, старый город Вильно был окружен поросшими лесом холмами, с которых открывался великолепный вид на его старые улицы с бесчисленными церквями в стиле барокко.
Сто лет назад город еще не утратил своего средневекового очарования. На каждом шагу попадались живые, почти фантастические приметы былых времен. За стенами старой крепости на извилистых немощеных улицах из череды низких домов выступали костелы и синагоги.
Река Виля, на которой расположен Вильно.
Collection Diego Gary D. R.
Вильно называли литовским Иерусалимом: он являлся крупнейшим центром иудаизма в Восточной Европе. Этот город жил насыщенной культурной жизнью, которая воплощалась как на идиш, языке повседневной жизни, так и на иврите, языке сионистской элиты. Еще в семнадцатом веке здесь появились первые типографии, и с тех пор в Вильно стекались философы, писатели, ученые. Здесь печатались две газеты на иврите, прилежно трудились ученые-талмудисты. В еврейском квартале бурно развивались все течения иудаизма, нередко враждебные друг другу, а в главной синагоге можно было услышать знаменитого кантора из Ломзы, исполнявшего религиозные песнопения, а иногда и оперные арии. Всего Вильно насчитывал восемьдесят синагог, а также множество частных молелен, стиблехов, где люди собирались в миньяны[10].
Большинство жителей Вильно прозябали в нищете. Современники, в том числе путешественники, описывают город как прибежище разрухи и грязи, в которой копошатся отвратительные тупые существа. Все дома были с удобствами во дворе, канализации не существовало. По извилистым шумным улицам, куда сливали нечистоты, расхаживали уличные разносчики, многие дети бегали босиком. Самые бедные жили в подвалах, набиваясь туда целыми семьями. На антресолях располагались мелкие лавочники. В этих трущобах жить было очень вредно: зимой здесь замерзали, а летом задыхались от жары.
В описании Семена Дубнова, который приехал сюда в 1877 году, город предстал в таком обличии:
Узкое окошко моей комнаты выходило на грязный двор: прямо под моим окном возвышалась куча самого разнообразного мусора. Во дворе с одной стороны просматривались флигели замызганных домов, где жила беднота, а с другой рядком выстроились нужники, так что стояла невыносимая вонь… Я бродил по улицам этого еврейского квартала, и они повергали меня в уныние: нищета прямо-таки сочилась из стен.
К моменту рождения Ромена Гари в еврейском квартале Вильно мало что изменилось, впрочем, несмотря на свой жалкий вид, он как был, так и остался одним из центров иудейской мысли и культуры.
