Мара без содрогания взирала на происходящее. В ее владениях рабов пороли даже за мелкие провинности, которые не шли ни в какое сравнение с этим возмутительным бунтарством. Но выходки рыжего иноземца, которые нарушали все общественные устои, почему-то не вызывали у нее протеста. В свое время ей довелось познакомиться с обычаями чо-джайнов; она научилась если не принимать, то хотя бы уважать их традиции и образ мыслей. Наблюдая за рабами, толпящимися в загоне, она подумала, что им тоже свойственно человеческое начало, просто они явились из другого мира, не похожего на мир Келевана. Оставаясь чужаками, они скорее всего не догадывались, какая доля уготована им в здешних краях: в Келеване вырваться из рабства можно было только через врата смерти. Раб навсегда оставался ничтожеством — без чести, без души. Его можно было кормить и держать под крышей, а можно было ненароком раздавить и больше не вспоминать, как попавшего под каблук червя.
Цуранские воины предпочитали покончить с собой, лишь бы не попасть заживо в плен к врагу. Если человек не сумел вовремя расстаться с жизнью, то это мог быть только раненый, контуженый или же безнадежный трус. Никто не мешал мидкемийцам сделать такой же выбор. Коль скоро они добровольно предпочли бесчестье, их судьба была предрешена.
Между тем рыжеволосый не покорился. Он отпрянул в сторону, избежав очередного удара, и бросился прямо под ноги торговцу. Толстяк завопил и едва не рухнул, но его спас счетовод, который обеими руками ухватился за измятый шелк. Грифельная доска упала в пыль, и невольник с явным расчетом проехался по ней животом. Меловые пометки размазались от потеков пота и грязи. Мара, смотревшая сверху с каким-то непонятным азартом, заметила, что бельевая корзина пуста. При этом далеко не все из рабов облачились хоть в какую-то одежку: одним достались только штаны, другим только рубахи. Пусть рыжего невольника ждала порка, а то и виселица, — он добился своего.
Охранники, потрясая крючьями, сомкнулись в кольцо. От жары и усталости их терпение лопнуло: они приготовились убивать.
Что-то заставило Мару, властительницу Акомы, вскочить со скамьи.
— Прекратить! — закричала она, перегнувшись через перила.
Ее голос прозвучал так властно, что охранники растерялись. Приученные повиноваться приказу, они опустили крючья и замерли над связанным мидкемийцем. Купец суетливо расправил складки костюма, а распростертый в пыли невольник тяжело перевернулся на бок, неловко оперся на локоть и посмотрел вверх.
На его лице отразилось неподдельное изумление: спасение пришло от миниатюрной темноволосой женщины, почти девочки. Он разглядывал ее в упор, не отводя глаз. Счетовод опомнился первым: он влепил рабу пощечину, чтобы тот помнил свое место.
Мара гневно нахмурилась:
— Я сказала — прекратить! Кто ослушается, того заставлю возместить мне ущерб за порчу товара, который я желаю приобрести.
Купец вытянулся, позабыв о загубленном костюме и пытаясь пятерней зачесать назад прилипшие к потным вискам лохмы, будто это могло искупить его вину. Узнав в покупательнице хозяйку Акомы, он отвесил ей низкий поклон. После того как рыжий дьявол показал свой норов, купец и не надеялся сбыть с рук этот товар. Надо же было такому случиться, что властительница Акомы видела это безобразие собственными глазами — и все же намеревалась сделать покупку. Чудеса, да и только.
Прекрасно понимая, что толстяк не станет торговаться, Мара равнодушно поигрывала веером.
— Могу предложить тебе тридцать центориев за всю партию, — лениво процедила она. — Но если тот, самый крупный, испустит дух, то и этого не дам.
Тут даже невозмутимый Люджан поднял брови. Он заподозрил, что у госпожи наступило помрачение рассудка, но не решился вступать с ней в спор на виду у всех. Он так и не произнес ни звука. Тем временем купец велел счетоводу хоть из-под земли раздобыть воды и чистой ветоши. Тот расторопно выполнил все, что требовалось, — и тут же услышал оскорбительный приказ промыть невольнику раны.
Но не таков был рыжеволосый главарь, чтобы принимать милость от врага. Он исхитрился выбросить вперед огромную пятерню и мертвой хваткой вцепился счетоводу в руку. С верхней галереи невозможно было расслышать слов, только незадачливый врачеватель, вздрогнув как ужаленный, вдруг выронил и флягу, и ветошь.
К этому времени у торговца уже пропало всякое желание карать смутьяна и тем самым испытывать терпение Мары. Он залебезил, чтобы отвлечь ее внимание от происходящего, когда один из невольников выступил вперед и продолжил обрабатывать кровоточащие раны главаря.
— Госпожа, купчую можно выправить прямо сейчас у меня в конторе, там тебе будет удобно. Я прикажу подать фруктовый шербет, чтобы ты могла освежиться, пока писарь будет готовить бумаги. Если ты соблаговолишь проследовать…
— Это ни к чему, — оборвала его Мара. — Пришлешь писаря сюда, на галерею. Я желаю, чтобы невольники были отправлены ко мне в имение без лишних проволочек. Твое дело — подготовить купчую, а об остальном позаботятся мои солдаты. — Напоследок оглядев загон, она добавила:
— Только не надейся, что я поставлю свою подпись, пока рабам не выдадут штаны и рубахи.
— Что такое? Как же так? — в отчаянии забормотал торговец.
Счетовод был совершенно убит. Ведь на его глазах со склада принесли корзину с одеждой, которой хватило бы на три таких партии невольников, но при этом многие из рабов оставались голыми или в лучшем случае полуодетыми. Надо было бы установить, как такое могло случиться, найти виновных и вытрясти из них душу. Однако властительница проявляла нетерпение, и на этом деле пришлось поставить точку. Чтобы не искушать судьбу, торговец угрожающим жестом приказал счетоводу помалкивать. Тридцать центориев — смехотворная цена, однако он уже не чаял, как избавиться от этих бесноватых, которые только занимают место в загоне да жрут тайзу почем зря. Уж лучше немного откормить обыкновенных, смирных рабов — те, как пить дать, пойдут по пять-десять центориев за голову.
Содрогаясь от мысли, что пропавшие рубахи стоят едва ли не больше, чем эти мидкемийцы, торговец все же взял себя в руки.
— Прикажи посыльному вызвать кого-нибудь из писарей, чтобы срочно составить купчую для госпожи, — важно распорядился он.
Приказчик попытался что-то возразить, но торговец вполголоса припечатал его крепким словцом, чтобы тот ловил момент, пока у властительницы не прошла блажь.
Мара и бровью не повела. Сейчас ее занимал только рыжеволосый варвар, к которому ее подтолкнуло странное движение души. Яркие голубые глаза обжигали огнем. Даже Хокану не обладал такой магнетической силой.
Не предупредив командира авангарда, Мара резко отвернулась и заспешила вниз по лестнице. Офицер в два прыжка обогнал ее и занял прежнюю позицию впереди госпожи. Он так и не понял, чем вызван столь внезапный уход: желанием поскорее вернуться домой или какой-то другой причиной.
Однако времени для размышлений не оставалось. Люджан помог Маре зайти в паланкин и произнес:
