Расследованием такого воровства занялся Приказ тайных дел. Купца Хилкова и всех причастных к этому делу допросили с пристрастием и устроили им «стряску» — поднимали на дыбу и били кнутом. Допытывались: сам ли Матюшка удумал такое лихое злодейство или его кто-нибудь надоумил? И не собирается ли еще кто сбежать за рубеж? Виновных рассадили по острогам, а во все пограничные заставы поступил строжайший приказ — крепко оберегать государеву честь и проверять всех выезжающих в чужие страны…
Тем временем карбас подошел к причалу и можно было рассмотреть встречавших. Впереди сутулый старичок в очках, а за ним дюжие гренадеры в одинаковых синих мундирах. На очкарика Иван не обратил внимания — таких наголо бритых иноземцев в кургузых кафтанах и треугольных шляпах часто доводилось видеть на Торговом дворе. А вот на солдат засмотрелся. Его интерес заметил Соловей и, как человек уже побывавший в чужих краях, стал объяснять товарищу.
— Эти долгие медные шлемы на их головах называются кивера, а отчеканенные на них шары с пламенем — бомбы или гранаты. В бою они бросают их в неприятелей.
— Что это у них за волосы? Какие-то чудные!
— Так то не волосы, а пакля. По своему уставу или артикулу они накручивают ее на железные спицы, для красоты посыпают мукой и носят поверх своих волос. Это называется букли. Их теперь, по примеру французов, носят все солдаты в Европе.
— Солдаты это как наши стрельцы?
— Что ты! Нет никакого сравнения! Наши-то службу несут в очередь и сами себя кормят — у кого лавка, у кого огород. А солдаты во все дни живут по артикулу под присмотром офицеров, а одевает их и кормит королевская казна. Во всей Европе такой обычай завели! Там еще…
— Хватит болтать! — распорядился дед Кондрат. — Встречайте гостей!
— Что есть на судне? Где роспись груза и все бумаги? — строго спросил очкастый как только поднялся на борт. По-русски он говорил чисто и выговаривал каждую букву, но голос звучал с неприятным скрипом, похожим на визг гвоздя, который выдирают из доски.
Гренадеры встали у сходни, а сам чиновник начал осмотр. Покосился на груду свежей корюшки, но ничего не сказал, в трюме осмотрел все очень внимательно, потом прошел на корму, где в укрытой от дождя и ветра казенке стояли лари с вещами мореходов и съестными запасами. Там продолжил осмотр и затем, не выпуская из рук бумаг, произнес:
— На борту судна есть товара на четыре тысячи рублей. Само судно, с мачтой, парусами и восьми веслами можно оценить в пятьсот. В ларях много вещей и разной еды. В прописи указан только основной груз — кожи коровьи и рожь, и за него вы заплатите пошлину. Все остальное может быть продано вами, и это будет считаться контрабандой.
— Господин хороший! — старик решительно сдвинул брови. — Неужели ты думаешь, что мы продадим мачту с парусом, солонину или ржаной солод для кваса? Кому кроме нас нужен этот старый карбас?
Чиновник что-то негромко сказал, но в ответ услышал грозное рычание.
— Нет такого закона, чтобы платить за непроданный товар! Ефимок, положенный за проход судна, получи прямо сейчас! Но из уважения к шведской короне угощу тебя, крапивное семя, ужином!
Улыбка озарила лицо чиновника, он чуть заметно кивнул в сторону гренадеров. Те замерли на берегу, внимательно следя за происходящим и голодно шевеля усами.
— Этим дам на водку, — объявил дед Кондрат и повернулся к своей команде. — Придется здесь заночевать. Денис останешься за старшего. На берег никому не сходить. Крепость пограничная, попадетесь патрульным, так не обрадуетесь!
— Батюшка, Кондратий Никитич, окажи милость! — взмолился Соловей. — Разреши сбегать в рыбацкую слободку, к куму Якову. Вон его дом стоит, пятый с конца. Передам ему приветы от новгородской родни. Городишка-то маленький, скучно тут жить.
— Ладно, иди. От меня поклон, да сам-то к утру возвращайся!
Светлая майская ночь прошла спокойно. Как бывает в эту пору в северных краях, настоящей темноты и не было. Просто на малое время наступили сумерки, а высоко в небе розовели облака. То ли на закате, то ли на восходе.
Хозяин вернулся на карбас очень довольным и в меру покрасневшим. Ступал твердо, но шедших рядом с ним двух гренадеров то и дело шатало из стороны в сторону.
— Слава Богу, все уладили с этим прохвостом! — произнес он, взойдя на карбас. — У вас все благополучно? Соловей вернулся? Эх, чтоб его! Неужели придется за ним посылать!
Но кум Яков порядок знал и своего гостя доставил вовремя. Карбас отвалил, когда на местной кирхе зазвонили к утренней службе. Колокол ее звучал слабо, с дребезжанием, и не было в нем ни величавой силы, ни благостной плавности. Звук его не парил над всей округой, а, казалось, затухал на опушке ближайшего леса.
— Во, бренчат, как на треснувшем горшке! — бросил Соловей. — Вот у нас, когда звонят на святой Софии или Знаменском соборе, так душа ликует! А от этого мяуканья только слезы текут. Истинно — вера немецкая окаянная, только в соблазн вгоняет!
— Это гонобольное вино слезу у тебя вышибает, — заметил кто-то.
— Берись за весло, богомолец! — приказал кормщик Денис.
— Эх, ты сизый гоноболь, ягода-дуриха! Веселит молодца, прогоняет лихо! — не унимался Соловей. Он все еще не пришел в себя после угощения у кума. Сейчас, польщенный вниманием, вошел в раж и гнусаво запел всем известную молитву на кабацкий манер: — «Святый хмель, святый крепкий, святый бессмертный, освети всех пьющих, помилуй нас пьяных»…
— Не смей богохульничать на судне! — грозно прикрикнул Денис. — Не гневи морского царя!
Дед Кондрат быстро шагнул к певцу и отвесил звонкую затрещину.
— Над чужой верой не глумись! Святую Русь и православие не позорь! Выбрался охальник за рубежи и тут же распоясался! Ну-ка, молодцы, зачерпните невской водицы со льдом, да охладите дурака!
— Ой, помилуйте, братцы-товарищи! Батюшка, прости меня глупого! — вопил Соловей, пока на него выливали ушат за ушатом. Но когда наказание закончилось, он отряхнулся и обиженно произнес: — Что вы на меня напустились, я же порядок понимаю и сам строгость люблю. Дома ничего такого и быть не могло. Но сейчас-то мы на чужой стороне!
— Ну ты и есть дурак! Бог един, а это наша исконная земля, — наставительно произнес дед Кондрат. — Только сейчас она под чужой властью. Смотри!
За поворотом Невы открылась широкая водная гладь. Речные рукава ушли вправо, а главное русло повернуло влево и, казалось, отодвинуло в стороны низкие поросшие лесом острова. В иных местах вешняя вода затопила низины, и захватывало дух от вида такого могучего простора. В ясном утреннем небе кое-где над прибрежными лесами поднимались дымки.
— Смотри! — повторил хозяин карбаса. — Вот она, Вольская пятина Великого Новгорода. Здесь лежит начало пути из варяг в греки и испокон века живут чухонские племена и русские люди. Все они давно перемешались, торгуют и рыбачат, свои деревни называют на наш лад. Там вот дымит Калинкина деревня, а там Ульянка. На развилке русла лежит Васильев остров. На нем еще триста лет назад новгородский посадник Василий Селезень поставил свой двор. В невском устье островов и проток не сосчитать, на них раньше стояли наши дозорные, а в последнюю войну со шведами[10] сражалась судовая рать из стрельцов и донских казаков. На своих легких лодках они врага от Невы отогнали, но в открытое море не выходили. Там хозяйничали многопушечные шведские корабли.
