Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Кое-чему учившаяся в свое время, она когда-то мечтала сдать экзамен на звание учительницы начальных классов, но замужество, хлопоты по дому, хозяйству и возня с маленьким ребенком скоро заставили ее отказаться от этой мысли.
Помнит Галя широкий двор, на котором гурьба ребятишек-школьников играла зимой в снежки, а весной в городки и бабки, где затевалась такая веселая возня, что ее, глядящую из окна, разбирала зависть.
Наконец настало время, когда и Галя присоединилась к ребятишкам: вместе с ними она села на школьные скамейки, с ними же резвилась по утрам, до начала занятий, и в перерывах между уроками. Хорошее время, привольное, беззаботное! Но недолго тянулось оно: всего одну зиму поучилась девочка под руководством отца. После Рождества он разнемогся, а с наступлением весны слег, чтобы более не вставать.
Настасья Дмитриевна осталась вдовой, с восьмилетней дочуркой на руках, без всяких определенных средств существования. Тяжело приходилось бедной женщине: дом, обстановка, сад и огород — все, что составляло их кров и хлеб, перешло к новому учителю, у нее же кроме кое-какого белья, платья, домашней утвари да двух коров ничего не осталось. Но животные тоже требовали пищи, и пришлось расстаться с ними, чтобы на вырученные деньги кое-как просуществовать до поры до времени.
Крепко призадумалась женщина: долгая трудовая жизнь лежала впереди, но не труд пугал эту работницу, а мысль о том, где его можно найти — с ребенком-то на руках.
Кое-как перебилась она лето, доедая свои последние крохи, когда до нее дошло известие, что в Василькове требуется честная, знающая свое дело экономка.
Сам Таларов, бывший земский начальник, к тому времени уже умер. Семья состояла из его вдовы, Марьи Петровны, особы средних лет; сына Виктора — любимца матери, некрасивого, капризного, ленивого и избалованного гимназиста лет четырнадцати; дочери Лели — хорошенькой высокой шатенки тринадцати лет; ее младшей сестры — десятилетней толстушки Нади, веселой и добродушной, да брата и душеприказчика покойного хозяина — Михаила Николаевича, молодого человека лет двадцати четырех, жившего, как и вся семья, безвыездно в Василькове и помогавшего Марье Петровне в ведении дел.
Выбора у Настасьи Дмитриевны не оставалось; надо было с радостью, как за единственный исход, ухватиться за это место, тем более, что хотя работы, видимо, предстояло много, но жалованье давали приличное и соглашались взять вместе с ребенком. Пришлось проститься со свободой, со своим, хоть маленьким, но собственным углом и из самостоятельной хозяйки перейти на положение почти прислуги. Нелегко далась эта перемена бедной женщине.
Не сразу уложилась в новые, тесные рамки и выросшая на просторе, привыкшая свободно выражать свои впечатления и вкусы самолюбивая, независимая по характеру Галя. Сначала девочка резко протестовала, отстаивая свое детское равноправие, говоря прямо и открыто все, что возмущало или сердило ее, восхищало и радовало. Но жизнь шла своим чередом: постепенно умная, чуткая девочка сумела найти в ней настоящее место, примириться с ним и не так уже болезненно ощущать шероховатости своего положения.
Первый же день водворения Гали на новое место ознаменовался шумным событием.
Обежав и осмотрев всё, интересовавшее ее в доме и на дворе, девочка забралась в прилегавший к веранде большой сад. Она успела уже исследовать значительную его часть, как вдруг остановилась на углу одной аллеи, заинтересованная происходящим там.
Около старой раскидистой яблони, обильно увешанной красневшими на ней громадными плодами, возился худощавый гимназист лет четырнадцати. Облюбовав два особенно крупных и соблазнительных яблока, манивших его со значительной высоты, мальчик прибегал к различным ухищрениям, чтобы сбить их. Одним из приемов, притом крайне неудачным, было бросание на дерево форменной гимназической фуражки. Как и следовало ожидать, не оправдав возложенных на него надежд, головной убор сверх того еще и сам, зацепившись, повис на одном попутном суку.
— Вот глупая! Вот противная! — громко выбранил гимназист свою, в сущности, ни в чем не повинную фуражку.
Теперь пришлось, отложив временно мысли о яблоках, заняться извлечением застрявшего предмета. С этой целью мальчик делал нелепые и безуспешные прыжки и скачки, пытался даже вскарабкаться по стволу, но в результате фуражка оставалась на своем прежнем месте, а он, запыхавшийся, побледневший от усталости и злости, — тоже на своем.
При последней неудавшейся попытке и неловком скачке гимназиста, завершившихся вдобавок еще и падением, за его спиной раздался звонкий веселый смех. Он сердито повернулся.
В нескольких шагах он заметил крохотную для своих лет худенькую смуглую девочку, с тонкой длинной шейкой, взъерошенной черной шапкой вьющихся волос и непомерно громадными, по сравнению с личиком, блестящими, словно мокрыми, черными глазами. Заложив руки за спину, она насмешливо смотрела на гимназиста.
Еще утром, в момент приезда этой особы, он видел ее и теперь тотчас узнал. «Противный галчонок! Вот уж по шерсти кличка!» — подумал он.
В эту минуту девочка действительно всей своей внешностью напоминала хохлатенького, недавно вылупившегося из яйца веселого и предприимчивого черного птенчика.
В свою очередь, и она в не особенно лестных выражениях успела оценить про себя наружность и движения гимназиста.
«Вот косолапый! Вот неловкий! Опять мимо! А пыхтит! А сопит! Сам желто-серый, глаза как вода. И торчат!.. Вот-вот выскочат. Точно у вареного судака. Ну, прямо судак!»
«Ну-ну, ну-ну… Давай же! — мысленно подбадривала она. — Опять мимо! Да где ему!.. А уши-то? — девочка снова перешла к критической оценке наружности гимназиста. — Как у котелка, точь-в-точь: хоть бери двумя руками да и ставь, куда хочешь. Только ставить, пожалуй, никуда не захочется, — га-а-адкий!» — окончательно забраковала мальчика Галя.
— Та-ак! Шлепнулся! — громко расхохоталась она, когда тот упал.
— Ты чего тут торчишь? — сердито окликнул ее гимназист.
— Смотрю, — не вынимая рук из-за спины, с достоинством проговорила малышка.
— Смо-отрю-у! — передразнил гимназист. — Смотришь, да не туда. Гляди вон лучше, тебя сейчас собака съест! — припугнул он, указывая на главную, ведущую к дому, аллею.
Галя без малейшей тени испуга повернулась в указанную сторону. Оттуда действительно во весь карьер несся громадный, еще неуклюжий, безгранично веселый, разгулявшийся десятимесячный сенбернар.
— Собаченька моя славная! — лишь только щенок приблизился, радостно потянула к нему руки девочка. — Здравствуй, здравствуй, миленький! Здравствуй, хорошенький! — и тоненькие смуглые ручки обвились вокруг мохнатой шеи животного.
Щенок, видимо, так же, как и Галя, жаждал новых впечатлений и встреч: он по-товарищески лизнул ее в загорелое личико и шею. Таким образом, начало дружбы было положено и запечатлено приятельским поцелуем, тратить же дальше свой досуг на проявление нежных чувств собака, видимо, не имела времени: необходимо было во что бы то ни стало поймать ворону, важно расхаживающую в нескольких шагах от них. И сенбернар с громким лаем со всех ног ринулся в погоню за этой неверной добычей.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
