Она зашла в зал, не без удовольствия оглядела стены, выкрашенные яркой оранжевой краской, и заказала себе пиво. В зале было множество моряков, и во всем, начиная со сверкающих чистотой стаканов и медных украшений на камине и заканчивая чистым, посыпанным песком полом и отполированными дубовыми столами, чувствовался дух состоятельности и процветания.
Девушка, подносившая Мэри пиво, задержалась около ее стола и кокетливо улыбнулась.
— Не трать на меня попусту времени, малышка, — посоветовала ей Мэри.
— Как всегда, недостаточно денег, — сказала девушка. — Почему–то у молодых, привлекательных мужчин всегда нет денег. Они есть лишь у противных стариканов.
— Это точно, но мне недостает куда большего, нежели денег. Но скажи–ка мне, не знаешь ли ты вдову с игривым нравом, которую постоянно можно встретить в таверне? Ей около сорока шести лет, но она все еще такая куколка, что ей не дашь больше двадцати.
— Так ведь это Матильда Рид. Она охотится на хозяина.
— Все еще только охотится? Похоже, она теряет былую ловкость.
В этот момент в комнату вошла элегантная белокурая, голубоглазая женщина с несколько жеманными манерами. За ней шествовал сам хозяин. Это был смуглый толстый весельчак, рост его практически равнялся ширине, и он курил трубку весьма замысловатой формы. Женщина вздрогнула, увидев Мэри, и, похоже, собралась было пройти мимо, но, подумав, поздоровалась без особого энтузиазма и представила ее хозяину как своего сына.
— Проходите в мою комнату, — предложил хозяин и, приказав подать бутылку пунша, повел их вслед за собой.
— А я ведь много о тебе слышал, — сказал он, наполняя стакан для Мэри.
Девушка вопросительно посмотрела на свою мать, но та только покачала головой.
— Надеюсь, сэр, что вы слышали только хорошее.
— Ишь чего захотел! Мало что я могла сказать на твой счет хорошего, уж ты поверь мне, — заявила Матильда Рид. — Дала я тебе одно небольшое заданьице, а ты его провалил. От тебя и требовалось–то всего лишь переубедить одну старушку и я бы разбогатела на всю жизнь и ты тоже. Но вышло так, что…
— Вышло так, что нам приходится самим о себе заботиться, — прервала ее монолог Мэри. — И клянусь, я совершенно непригоден для будуара любой женщины, неважно, молодой или старой.
— Ну что за неудача! — воскликнул хозяин таверны. — Ты ведь привлекательный парнишка, и могу поклясться, с твоим–то цветом лица не одна женщина должна была бы в тебя влюбиться!
— Да пропади пропадом мой замечательный цвет лица вместе со всеми женщинами! — воскликнула Мэри. — Мне больше по душе действия и сражения. Если хотите знать, моя богатенькая бабушка окончательно разочаровалась во мне после того, как поймала меня за тем, что я вместе с ее дворецким поглощал некую смесь бренди и бенедиктина, украденных из ее винного погреба. Дворецкий был сильно пьян, и это, видимо, придало ему смелости, потому что он назвал свою до смерти напуганную хозяйку «паршивой вонючей псиной». Поверьте, это был его последний день в доме!
— Да, но ведь он потерял только работу, а ты целое состояние, — заметила Матильда. — Ну и где же ты влачил свое жалкое существование после этого?
— Как вам известно, я служил пажом при одной французской леди, но мне не удавалось удовлетворять все ее потребности, и потому я решил пойти в армию и некоторое время прослужил в Голландии и Фландрии. Теперь я хочу попробовать себя в море.
— Подумай еще раз, дружок! — сказал хозяин. — Я двадцать лет провел в море, всю жизнь общался с матросами. Это просто собачья жизнь. Условия хуже, чем в Ньюгейте, сухари да бульон от отварных овощей, вот и вся еда. Простая вода для питья и в будущем место в работном дворе, если удастся не утонуть, не сгореть, не погибнуть от меча или чумы. Подумай еще раз!
— Но, сэр, я не питаю никаких иллюзий по поводу моря, — задумчиво ответила Мэри. — Мой отец был моряком. Я не настолько глуп, чтобы отправиться в море на поиски романтики. Но что еще мне остается делать? Моя душа не знает покоя, я ищу перемен, хочу увидеть далекие страны, узнать людей, живущих там. Даже если бы мне удалось найти постоянную работу, я не сумел бы усидеть на одном месте. Кроме того, могу поклясться, у меня немало идей по поводу моря.
— Эй, да ты, как я вижу, богат на разные идеи! — произнес хозяин таверны, так задымив трубкой, что казалось, будто его щеки вот–вот лопнут. — Хотелось бы мне их послушать. Притом, что я могу, как говорится, отличить моряка от салаги.
— В море можно разбогатеть. Разумеется, я не собираюсь рабствовать на упомянутых вами условиях или на одном из кораблей толстяка Георга, или ради какого–нибудь перевозчика рабов.
— Ты хочешь сказать, разбогатеть пиратством. Но ведь почти все пираты в конце концов оказываются в цепях. Это игра для простака, паренек!
Мэри, энергично размахивая пустым стаканом, стала доказывать свое:
— А если говорить по правде, почему они в конце концов гниют в цепях? Я вам скажу почему, хозяин: потому что они ужасно бесшабашные черти. Вот и вся причина, и никакой другой! — Она слегка похлопала хозяина таверны по груди. — Отсутствие дисциплины — вот почему их ловят, мой друг, а у них не хватает ума, чтобы это понять. Вы можете смотреть на меня с удивлением. Ведь для вас идея хорошо дисциплинированного пиратского корабля противоречит здравому смыслу. Но почему? Каждый человек голосует против пирата, каждое государство клянется повесить его, хотя все мы знаем, что эта клятва сдерживается, только если это удобно для государства. Ясно, что необходимость быть осторожным на пиратском корабле выше, чем на любом другом.
Она сделала большой глоток из стакана хозяина.
— Пираты побеждают суда с более или менее дисциплинированными командами, в этом я с вами согласен, — продолжала она. — Зная, что если их схватят, то непременно повесят, они нападают с такой яростью, что обычно это и решает исход дела, притом нападают они на полуголодных и нерешительных людей. Но после ни о чем думать уже не могут, кроме как ссориться из–за добычи да упиваться до бесчувствия. Каждый думает только за себя. Перестают нести вахту, и наступает день, когда на них совсем неожиданно сваливается военный корабль, и, раз–два, они уже болтаются на реях!
Мэри взглянула на хозяина таверны, который внимательно ее слушал.
— А что, ей–богу, на моем корабле, — продолжала она, — дисциплина не будет жестокой, но все же она будет. Я заставлю своих людей понять, что к их же собственному благу подчиняться моим командирам. И еще я заставлю их осознать, что неоправданная жестокость бьет рикошетом по голове пирата, как это было в случае с Оллонэ, французом. Не ожидая никакого помилования, их противники будут драться с отчаянной силой.
— Теоретически это вполне разумно, парень, но не более того.
— И у нас будут зелень и овощи, чтобы уберечь людей от цинги, и, по возможности, свежее мясо, чтобы мне не нужно было то и дело выбрасывать их за борт связанных в мешках.
