— Едри его кочерыжку.
А что еще сказать? Техника есть техника, металл устает — у металла свой запас прочности, не человечий…
— Нет у меня для вас трех часов, — басит командир в переговорную трубу. — Побыстрее надо, механик. Нажмите. — И повышает голос: — А я говорю — нажмите!
И кончен разговор.
Свежеет ветер, нагоняя тучи. Косматое, багровое от пожаров, первобытное какое-то небо простерлось над таллинским рейдом.
Вой моторов падает с неба. Еще не дослушав выкрик сигнальщика: «Правый борт, курсовой сорок пять — группа самолетов!», Волков нажимает на рычажок замыкателя. Круглые, частые, катятся по кораблю звонки боевой тревоги — колокола громкого боя. Быстрый стук башмаков по трапам и палубе. Команда разбегается по боевым постам, следуют доклады на мостик о готовности.
— Дальномерщик, дистанцию! — с юта кричит, приставив к губам жестяной рупор мегафона, лейтенант Толоконников, командир БЧ-2–3 — минно-артиллерийской боевой части.
— Дистанция полторы тысячи! — с мостика кричит дальномерщик.
— Автоматы! — Прильнув к биноклю, Толоконников дает целеуказание расчетам тридцатисемимиллиметровых зенитных орудий: — Правый борт двадцать пять, угол места сорок, дистанция полторы тысячи…
Звонко ударили зенитки. Понеслись в дымное небо — навстречу «юнкерсам» — красные трассы зенитных снарядов. Тяжко, на одной длинной ноте застучали крупнокалиберные пулеметы ДШК. Зазвенела по стальной палубе, струясь беспрерывно, латунь стреляных гильз.
Небо — в желтых комочках разрывов. Рассыпался строй «юнкерсов», они заходят с разных сторон, с воем кружат над рейдом, рвутся к «Кирову». Но плотен огонь кораблей. Клюнув застекленным носом-фонарем, один из «юнкерсов» устремляется вниз, за ним другой. Пикируют… Уже не первый раз видит Козырев, как они пикируют. Тогда, в Рижском заливе… и на последнем переходе…
Вот отделились бомбы — как черные капли… черные плевки…
Грохот взрывов, столбы воды, огня и дыма. Ох ты!..
Не попали! Еще столбы и еще… Ни одна не попала в крейсер! А, опасаетесь заградительного огня!
Сбили вам прицельное бомбометание…
…и на переходе, у острова Осмуссар, они пикировали на нас — с резким воем, от которого мороз по спине…
Уходят. Дробь!
И тишина. И сразу будто темнеет. Норд-ост нагоняет, нагоняет тучи, стирает с неба облачка шрапнели. Слышно, как плещутся волны, набегая на темно-серые борта кораблей.
Лейтенант Толоконников спешит с кормы на нос, четко звякая подковками сапог. Толоконников длинный, прямой, будто негнущийся. В училище его прозвали фок-мачтой. Волосы желтые, соломенные, брови тоже. Была бы Толоконникову к лицу простецкая улыбка. Но лицо у него замкнутое, неулыбчивое.
По крутому трапу он взбегает на полубак. Расчет стомиллиметрового орудия — сотки — только что послезал со своих сидений, похожих на велосипедные седла.
— Почему не стреляли? — спрашивает Толоконников командира орудия.
У старшины второй статьи Шитова вид такой, будто только что проснулся. Моргает белыми ресницами из-под каски.
— Не было приказа, — отвечает.
И взглядывает на стоящего в нескольких шагах у фальшборта молоденького лейтенанта. Лейтенант туго затянут в китель, противогаз съехал на живот, лицо со следами юношеских прыщей бледно и как бы намертво схвачено опущенным лакированным ремешком фуражки. Бледное лицо на фоне дымного вечереющего неба. Глаза прищурены, рот судорожно перекошен.
— Чего зубы скалишь, Галкин? — шагнул к нему Толоконников.
— Я не скалю, — тихо отвечает тот.
— А вроде улыбка у тебя. — Схватив Галкина под руку, Толоконников отводит его подальше от ушей подчиненных. — Почему не скомандовал сотке?
— Так высоко же шли…
— На какой высоте?
Галкин молчит. В бегающих глазах отсвечивает зарево пожаров, молча он выслушивает нагоняй Толоконникова: самолеты шли достаточно низко и угол возвышения позволял сотке вести огонь, а его, Галкина, как прихватил мандраж на переходе из Куресааре, так до сих пор и не отпускает… И вообще-то трудно управлять зенитным огнем из разных калибров при такой скоротечности боя, а от него, Галкина, столько же помощи, сколько от козла молока…
Высказав все это, четко, по-строевому повернулся Толоконников и, звякая подковками по стальному настилу, пошел к своим комендорам — стрельбу разбирать, делать выводы. Лейтенант Галкин проводил его безнадежным взглядом.
Около девяти часов вечера взрыв огромной силы потряс город: подрывная команда взорвала арсенал. Содрогнулось таллинское небо, оглохшее от войны. На затянувшие его тучи пал мрачный багровый свет. В этом свете обозначился черный силуэт Вышгорода с красным флагом, развевающимся на шпиле «Длинного Германа».
Орудийный рев прибывал. Береговые батареи и корабли ставили стену заградительного огня, помогали частям прикрытия сдерживать непрекращающийся напор противника. Отход войск начался.
Тарахтели мотоциклы, на которых мчались связные — указывать дорогу. Тянулись молчаливые колонны по Нарва-манте и по Пярну-манте… мимо тлеющего Бастионного парка… мимо древних церквей Нигулисте и Олевисте… мимо затаившихся, темным тесом обшитых домов северной части города… вдоль умолкнувших корпусов завода «Вольта» с черными провалами окон… мимо разбитого судоремонтного завода. Шли красноармейцы в пропотевших гимнастерках и моряки в запыленном, неудобном для сухопутного боя флотском обмундировании. Несли на плечах оружие, на носилках — раненых. Зарево ночных пожаров освещало хмурые, усталые, небритые лица. Каски, бескозырки, пилотки… Хруст стекла под сапогами на булыжнике мостовых…
Река эвакуации втекала в Минную гавань, где тесно стояли — кормой к причальным стенкам — транспортные суда. Дробясь на множество рукавов, втекала по трапам людская река. Приняв бойцов и оружие, транспорты — в недавнем прошлом пассажирские и грузовые пароходы — отваливали от стенки, сами или с помощью буксиров, и уходили на рейд, под защиту военных кораблей.
Норд-ост крепчал и надул-таки моросящий дождь. Дождь падал и переставал — будто не принимала его земля, раскаленная огнем.
Нескончаемо тянулась эта ночь.
А под утро, когда главные силы, снятые с берега, уже видели, забывшись, мучительные сны на качающихся палубах, в тесноте судовых кубриков, в Минную гавань начали прибывать части прикрытия. Их отрыв от противника был не прост. Многим бойцам пришлось, приняв на себя немецкий натиск, остаться навсегда в окопах последней черты обороны. Хорошо хоть, что флотская артиллерия молотила всю ночь без передыху, не позволила немцам ворваться в город на плечах отступающих.
Части прикрытия снимали на рассвете. Несколько небольших кораблей было послано с рейда в Минную гавань принять на борт последний заслон. Базовый тральщик «Гюйс» — в их числе.
