– Как думаешь, Алекс нас слышит?
Я озвучиваю вопрос, хотя задаю его самой себе, а не Карлу. Я все еще смотрю на небо в надежде, что Господь – а еще лучше сам Алекс – пошлет мне знак. Слышал ли он мои молитвы, когда лежал на больничной кровати? Знает ли, что я чувствую прямо сейчас? Что пустота, тревога, страх терзают мне душу? И если бы мне было известно, чего он хотел, помогло бы мне это решить, что делать теперь со своей жизнью?
Мы с Карлом молчим, и это нормально. Слишком уж сложный я задала вопрос. Кто знает, что Алекс, будучи в коме, мог слышать или ощущать? Я поворачиваюсь к Карлу и замираю при виде его слез. Он быстро отворачивается, вытирает глаза. Я чувствую себя совершенно беспомощной перед скорбью, которую он старается скрыть, но, хочу я того или нет, все равно это вижу. В таких случаях никогда не знаешь, что сказать, и мне известно по собственному опыту, что словами горю не поможешь. Я кладу руку Карлу на спину, тихонько поглаживаю ткань плаща. Это все, на что меня хватает. Хотя я прекрасно понимаю, что легче ему от этого не станет.
– Надеюсь, что нет! – неожиданно восклицает Карл охрипшим от слез голосом.
Он горбится, прячет лицо в ладонях. И плачет еще сильнее. Скорее всего, его гложет чувство вины. И это понятно, ведь они с братом так и не успели помириться. Проблема в том, что смерть всегда напоминает нам о том, что мы не успели сделать. Это ужасно – опоздать на какие-то жалкие пару месяцев! На Рождество Карл с Алексом могли бы встретиться и Бренда смогла бы в последний раз обнять сына. Зачем было откладывать поездку на два месяца?
Когда люди умирают, наверное, ничего не остается, кроме… сожалений.
– Он не дал мне шанса… объяснить! Я собирался… собирался сказать… а потом…
Голос Карла дрожит, как и все его тело. Он шмыгает носом, пытается успокоиться, но все зря – на него накатывает новая волна отчаяния. Заливаясь слезами, Карл качает головой, твердит о том, как ему хотелось поговорить с братом, объясниться… И вдруг поднимает на меня красные от слез глаза:
– Прости…
– Карл, не кори себя, – мягко говорю я. – Ты не мог знать, что так выйдет, о’кей?
Я энергичнее поглаживаю его по спине, словно это может утешить. И повторяю: никто не мог знать, что Алекса так внезапно не станет. Если бы мне об этом было известно, я бы не отошла от его кровати ни на шаг. Понимал ли он тогда, что я рядом? Что не бросила его? Кто знает… Остается только надеяться и изобретать ответы, от которых становится легче на душе, потому что, в сущности, нам ничего об этом неизвестно. Вообще ничего.
Карл все качает головой, повторяет, что ему очень жаль, потом вдруг заявляет, что ему вообще не следовало приезжать в Монреаль, не следовало входить к Алексу в палату, потому что тот, конечно же, не хотел ни видеть его, ни разговаривать с ним… Слова перемежаются всхлипами, все более громкими, и в конце концов Карл роняет голову на руки с таким видом, что у меня сердце разрывается от жалости. И я наконец понимаю, что он хочет сказать: ему кажется, что Алекс умер из-за того, что услышал его голос.
На какое-то время моя рука замирает над плащом. Я обдумываю это предположение. Мог ли Алекс до такой степени ненавидеть брата, чтобы не стерпеть его присутствия? Мог ли он уйти, только бы не слышать его голоса? Нет, этого просто не может быть. А Карл, между тем, так расстроен, что я не могу ответить на его вопрос однозначным «нет». И все-таки, чтобы его утешить, я говорю: это случайность, что Алекс умер именно в тот момент, и не стоит так терзаться, потому что это ничего не изменит, его все равно не вернуть. По крайней мере, это – чистая правда.
Сожаления… Только смерть близкого человека может взвалить нам на плечи такое тяжкое бремя. Она всегда оставляет в сердце сомнение: «Может, нужно было поступить вот так? Или эдак?» Множество вопросов, ответов на которые мы никогда не узнаем.
– Я не успел…
Карл подыскивает слова, то на английском, то на французском, но рассказ все равно получается печальный: брат умер, не дав ему несчастных пяти минут, чтобы хотя бы попрощаться. После всего, что они пережили вместе, после многочасового перелета через Атлантику, предпринятого исключительно для того, чтобы увидеть Алекса, нужно же было ему умереть, так и не услышав, что брат собирался ему сказать!
Слезы снова текут у Карла по щекам, и я уже не знаю, что предпринять, чтобы его утешить, поэтому бормочу: «Тише! Чш-ш-ш..» – и опять глажу его по спине. А потом говорю то, во что сама верю в этот момент: со всеми нами Алекс побыл слишком мало. Он пронесся, как порыв ветра, по нашим жизням – и по моей, и по жизни своих родных. И даже в смерти остался верным себе, мой непредсказуемый Алекс….
– Здесь он стал совсем другим, – говорит Карл уже намного спокойнее. – Кажется, с тобой он был счастлив.
Наверное, он сделал такой вывод, когда слушал прощальные слова друзей Алекса, ведь многие говорили, что, влюбившись, его брат очень переменился. Не знаю… В моей памяти существует только один Алекс. Да, он был счастлив и он меня любил, но, судя по всему, этого оказалось недостаточно, чтобы бросить вызов смерти.
– Алекс знал, что ты его любишь, я в этом уверен, – говорит Карл глухим голосом. – Может, он и не слышал тебя там, в палате, но зато сейчас слышит.
Я нервно улыбаюсь и тут же в который раз заливаюсь слезами. И в этот момент мне плевать, знает ли Алекс, что я чувствую, или нет. Единственное, чего я хочу, – это чтобы он вернулся и сказал, что мне теперь делать, пообещал, что все будет хорошо, и больше никогда не оставлял одну. Карл сжимает мою руку и шепчет, что Алекс знает, как сильно я его люблю, но я мотаю головой; мне хочется, чтобы он замолчал. Странно, но я сама предлагаю вернуться в похоронное бюро. Бренда наверняка волнуется. Да и нехорошо с нашей стороны – вот так взять и оставить ее одну в этом зале, переполненном незнакомыми людьми и их слезами.
Мы с Жаном, Карлом и Брендой терпеливо выслушиваем всех, кто пришел проводить Алекса в последний путь. Еще воспоминания, еще слова, которые не имеют ни малейшего смысла, но мы все равно слушаем: может, так даже лучше – и что кома была слишком глубока, и что он не захотел обременять родных… И, конечно, неизбежное «Время лечит!». Вздор! Завтра я по-прежнему буду одинока. Жан выглядит растроганным, а я – я не могу бесстрастно выслушивать все эти заранее заготовленные фразы. Меня душит гнев. Это сильнее меня: я чувствую себя покинутой. Если бы Алекс любил меня по-настоящему, он бы вернулся к жизни. Победил бы ко́му и снова был бы со мной. У него было для этого множество причин.
Один за другим друзья прощаются. Последним уходит Жан. Мне становится чуть легче. Больше не нужно выглядеть сильной и выслушивать глупости. И вот, когда я уже надеюсь уйти подальше от этого гроба, Бренда просит дать ей еще немного времени, чтобы побыть с Алексом. Мы с Карлом отходим в сторону, чтобы не мешать, но перед нами предстает настолько душераздирающее зрелище, что я предпочла бы этого не видеть. Я не могу смотреть на слезы Бренды, я чувствую, что ее, как и меня, снедает тоска. И ничего с этим не поделаешь – перед лицом смерти все мы слабы и беззащитны.
