А в конце пытки,когда они уж не чаяли от нас отвязаться, мы вытолкнули вперёд моегоодногруппника Штиля, того самого, что тоже участвовал в Боевом Сопротивлении,одетого и загримированного под декана.
Он развернул мятуюбумаженцию и начал читать заготовленное напутствие новичкам. И почему наканунеего никто вслух не прочёл? Видимо, писалось оно в спешке, и Штилю было не дополировки текста.
На заключительныхсловах речи фальшивого декана первый курс в полном составе покрылся рогами.
Первокурсникирешили, что так и положено.
Преподаватели же,почему-то, нового заклинания не оценили.
И главное, шумубыло куда больше, чем последствий: рога легко отламывались, без всякого вредадля владельца. Материал, из которого они состояли, напоминал обыкновеннуюморковь, только пожестче.
Нам влепилистрогий выговор, каждому — персонально.
Наверное, деканобиделся, что Штиль изображал его, а не, к примеру, зам. декана или кураторакурса.
Недельку послепосвящения все поголовно ходили рогатыми, заклиная друг друга по пятьдесят разв день. Эти рога мы отламывали и вешали в аудиториях над кафедрами, украшая такпортреты наиболее известных университетских деятелей.
А Штиль решил необламывать рога, которые ему назаклинали. К концу дня голова его смотреласьстранно, словно волосы слиплись в пучки и стали дыбом. Когда рога покрыли всюволосистую поверхность головы, их появление прекратилось, заклинай не заклинай.Штиль сиял.
Но когда делодошло до снятия рогов, — перестал сиять.
Те самые первыевыросты, которые ему нажелали, к вечеру задеревенели и уже не отрывались.
Вот здесь пришло времяшутить декану…
Он сквозь очкиосмотрел колючую макушку и запретил пилить рога, сказав запаниковавшему Штилю:
— Коллега,ваш эксперимент достоин всяческого восхищения! Вы значительно обогатите своимопытом рождающуюся в муках новую научную дисциплину «заклинаниеведение» и,возможно, попадете на её скрижали как один из первых экспериментаторов. Давайтене будем прерывать этот крайне интересный опыт и подождем пару месяцев (и хотьбы улыбнулся при этом, изверг!).
Ну не парумесяцев, а неделю Штилю пришлось проходить с рогами и спать, чуть ли не сидя настуле. Потом рога засохли и благополучно отвалились.
* * *
Всё это, конечно,было весело, заклинания сделали жизнь не в пример интереснее, но я чаще и чащеначала чувствовать какое-то беспокойство без повода. Словно тесно мне в Ракушкестало…
К концу четвертогокурса всё кругом раздражало, а что конкретно цепляет, — понять не могла.
Особых претензийни к чему не было, я любила и дом, и Университет, и город. Мне здесь былоудивительно уютно, но беспокойство не проходило.
Подумав, я решиласходить посоветоваться к Ножу, приятелю сестры, одному из организаторов БоевогоСопротивления.
После того, как они его люди освободили Ракушку, Нож ушел в тень, не взваливая на себя никакихофициальных должностей и занимаясь самыми разнообразными делами, — ведь ион, и его друзья к началу войны были всего лишь студентами-старшекурсниками.Все, кто уцелел от Боевого Сопротивления, после победы пошли доучиваться.
Нож аккуратнозакончил Университет, потом получил степень магистра, должность младшегопреподавателя и право вести экстраординарные лекции.
«Нож — онумный», — так рассуждала я, спеша после занятий к старым корпусамУниверситета, где были лаборатории. — «Он умный, несмотря на то, чтопозавчера сестра прилюдно его обозвала дураком! Здесь она не права!»
Чтобы найти Ножа,нужно было выбрать самое закопчённое из всех закопчённых помещений.
Рецепт былпроверенный, Нож сидел в чёрной от копоти лаборатории и тёр в фарфоровой ступкекакой-то порошок.
— ПушистаяСестричка! — обрадовался он. — Заходи, заходи! Рассказывай. Хотьотдохну, устал как собака.
Мой сбивчивый ипутаный рассказ ни о чём он выслушал на удивление внимательно, а потомнекоторое время молчал, крутя пестик в ступе.
В принципе, натакую реакцию я и рассчитывала, как ещё можно реагировать на жалобы типа«что-то не так, а что — непонятно…»?
— Извинименя, конечно, Пушистая Сестричка, — наконец сказал он, — но тыпоследняя заметила, что с тобой, в самом деле, не всё в порядке.
И снова замолчал.
— Тыпродолжай, продолжай… — подбодрила я его с интересом.
Нож продолжил, итакого продолжения я не ожидала:
— Тебе самойне кажется странным, что у тебя до сих пор нет друга? — спросилНож. — В смысле, парня?
— А кто вэтом виноват? — охотно возмутилась я. — Вы — преподаватели! С такимучебным расписанием времени не то, что на личную жизнь, на сон не остаётся. Втуалете и то приходится конспекты читать. А потом, я, наверное, и не нравлюсьникому, именно в этом плане.
— Да в том-тои дело, что нравишься, — совершенно серьёзно сказал Нож. — И никакое,даже самое плотное расписание личной жизни не помеха, я тебе почти как членвашей семьи говорю, если Светлая, конечно, сменит гнев на милость. Ты сама незамечаешь, но я со стороны вижу: это у тебя нет никакого желания.
— А это так важно? —фыркнула я, думая, что Нож углубился в какие-то странные дебри. Я к нему ссерьёзным делом, а он…
— Да.Важно! — отрезал Нож. — Вот ответь мне честно, неужели никто извашего курса тебе не нравится?
— Да они всемне нравятся. Я очень тепло к нашим ребятам отношусь! — возмущенновоскликнула я.
Это было правдой.Ребята с курса все как на подбор были очень славные, и я любила их… ммм… какбратьев.
— Этого что,недостаточно, что ли?!
— Ты бывидела себя со стороны! — неожиданно повысил голос Нож. — Когда стобой пытается познакомиться парень, (а я наблюдал это десятки раз науниверситетских вечеринках) ты меряешь его взглядом от макушки до пят, словносравниваешь с кем-то невидимым и сравнение всегда не в пользу бедолаги, такоеразочарование появляется у тебя в глазах. И он сбегает, чувствуя это. Комуприятно знать, что его ставят не выше таракана?
— Ты с умасошел… — испуганно сказала я и стала прикидывать, как бы тихо отойти кдвери и незаметно нашарить там хвостом ручку. Вдруг у Ножа сумасшествие буйное?Вдруг он на людей теперь бросаться будет? Надо лекарей звать.
— Никуда я несошёл, — снова нормальным голосом сказал Нож. — Просто ты дажепредставить не можешь, насколько всё серьёзно. Ты же уже не Умная.
«Нет, все-такисвихнулся!» — уверилась я и стала мелкими шажками отступать.
— Ну, самаподумай, — продолжал Нож, призывая в помощь к своему сумасшествиюобожаемую им логику. — Давай разберем меня. Я — Нож. Я был Ножом вдетстве, остался им и сейчас, и Ножом умру. То же самое со Светлой. Твоя сестракем была, тем и останется. А ты… — ты до войны была Пушистой. Потом, когдавас, малолетних пигалиц, Сильные увезли в эти гадючники, ты стала ДвадцатьВторой.
