— А пойдемте лучше в кино, — предложила она. — В кино я не была уже двести лет.
— Ну да, в киношку. Какой-нибудь тупой боевичок со спецэффектами… или как это теперь называют… блокбастер.
— Да, вполне.
Булыгин пожал плечами: мол, почему бы и нет.
— Договорились. Тем более что двести лет — это гораздо больше, чем сто.
— У вас глубокие познания в математике, Петр.
Людмила подняла свой бокал и сделала глоток, как бы в честь их маленькой договоренности. В кинотеатре, помнится, если идешь туда с молодым человеком, принято усаживаться на последние ряды, так называемые места для поцелуев. Вот интересно, «молодой человек» догадается взять билеты в последний ряд или предпочтет комфортно созерцать действо на экране с середины зала?
Глава 5
Это было свидание, и Людмила собиралась особенно тщательно. Саня расхаживала по квартире с Танечкой на руках и подозрительно поглядывала на мать, крутившуюся перед зеркалом, как выпускница. Людмила перемерила все свои более или менее приличные наряды, от брючных костюмов и юбок до легких платьев, и се состояние приближалось к тихой панике: конечно же она потому и не может выбрать, что ей попросту нечего надеть! Потом, взяв себя в руки, наконец остановила выбор на платье. Все-таки это было свидание…
— Это тот крендель на мерсе, да? — полюбопытствовала Саня.
— Господи, как ты выражаешься…
— Ну, мы академиев не заканчивали… Так это он?
— Это он, это он… ленинградский почтальон…
— Ну, ма-ам!.. Как хоть звать-то его?
— Как назвали.
Саня обиделась:
— Я ведь о тебе пекусь.
Людмила легонько ущипнула дочь за нос.
— Лезть в чужую личную жизнь — моветон, Варя ты любопытная.
— Я же не в чужую лезу, а в твою! — возмутилась Саня. — Мать ты мне или не мать?
Спорить с очевидным было бессмысленно.
— Мать, — согласилась Людмила.
— Тогда быстро рассказывай, что это за типус, а то никуда не пойдешь.
— Боже мой, у меня не дочь, а свекруха…
Булыгинский «мерседес» остановился у подъезда ее дома. Петр посигналил, с ожиданием глядя из машины на окна второго этажа.
— Кажется, там твой ленинградский почтальон приехал… в почтовой карете, — ехидно произнесла Саня, выглянув в окно.
Людмила быстро подушилась легкими духами, затем надела туфли на высоком каблуке, взяла сумочку и еще раз критически оглядела себя с головы до ног в зеркале прихожей. Не полнит ли ее это платье? Не слишком ли яркая помада? Сильно ли заметны морщинки в уголках глаз?
— Как думаешь, дочь, твоя старуха мать еще ничего? — справилась она у Сани.
— Моя старуха мать еще о-го-го! Ты давай топай, а то почтальон заждался… Слышишь? Уже сигналит второй раз.
— Почтальон всегда стучит дважды… Ладно, Сань, пожелай мне удачи.
— Аллах акбар, мамуль!
Людмила послала Сане и Танюшке воздушный поцелуй и выпорхнула из квартиры.
До сеанса еще оставалось много времени, и Петр предложил поужинать на веранде какого-нибудь ближайшего ресторана.
— А ваши родители живы? — поинтересовалась Людмила.
— Да, слава богу. Но они развелись почти тридцать лет назад. Отец сейчас живет за границей, в Англии. В прошлом году я был у него вместе с Артемом.
— Как грустно… И что, он там совсем один?
— Ну почему же… — Петр улыбнулся. — В Англии полно разных людей. Вообще-то отцу некогда скучать. Он историк, кандидат наук, пишет документальные книги, переводит, преподает в университете…
— В Оксфорде?
— Ну, не так круто… В Англии есть и другие высшие учебные заведения, попроще.
— Понятно… А что ваша матушка?
— Домохозяйка, — быстро, с нарочитой улыбкой ответил Петр, и Людмила вдруг поняла, что ему не особенно хочется говорить о ней. — А ваши родители?
— У меня похожая история, — сообщила она. — Мои старики тоже разошлись. Видите ли, моя мама — археолог. Ну, экспедиции и все такое, сами понимаете…
— Понимаю… Это, должно быть, очень интересно. Мне вот чертовски интересно общаться с моим отцом, хоть чаще всего это происходит по телефону. У меня — бизнес, у него — университет, особенно встречаться-то и некогда.
— Да, понимаю. У меня детство прошло у бабушки. Мама всегда была в разъездах или сидела за очередной диссертацией. Но то, чем она занимается, действительно казалось мне интересным и всегда окутанным ореолом таинственности, так что я ее понимаю. И даже не осуждаю. В конце концов, каждый должен делать то, что приносит ему радость.
— Вы правда так думаете?
У Булыгина внезапно загорелись глаза, он оживился и даже, как показалось Людмиле, обрадовался, хоть она и не понимала, что в ее словах так его взволновало.
— А знаете, Люда… я… — от волнения он стал запинаться, как школьник, — черт… я так волнуюсь. Но все же хочу вам кое в чем признаться…
Она едва не выронила вилку. Может быть, не надо так уж быстро признаваться? Кажется, сейчас не принято признаваться в любви, пока не переспишь… Да и вообще, дикость какая! Не надо ей никаких признаний. Им и так хорошо, зачем все усложнять? Чай, не подростки. Слава богу, возраст Ромео и Джульетты уже давно позади…
— Я всегда мечтал написать книгу.
Написать книгу… Господи, вот дура-то!.. Почему она решила, что он собирается признаться ей в любви? Глупая, чисто женская самонадеянность, усугубленная неискоренимой верой в прекрасного принца на белом коне.
— Прекрасное желание, — отозвалась Людмила. — О чем же вы собираетесь писать?
— Ну, я предполагаю, что это будет исторический роман. Я ведь окончил исторический факультет Томского университета.
— Практически Оксфорд, — рассмеялась она.
— Да, почти… История меня всегда привлекала… Я ведь уже сказал, что это у нас семейное. Что-то вроде династии.
— И что же вам мешает начать?
— Вообще-то сейчас мне уже ничто не мешает. Но вот сомнения, будь они неладны…
— В чем же вы сомневаетесь?
— Ну как в чем… Во-первых, университет давно позади… во-вторых, я ведь историк, а не филолог, боюсь, что будут проблемы со стилистикой… и потом… мне сорок два года… Наверное, уже поздно что-то менять в жизни. Да и бизнес отнял в свое время много сил…
— Но ведь вам же этого хочется, так?
— Да, очень! Я даже не припоминаю, чтобы мне еще чего-то хотелось так же сильно.
