С тех пор ровно двадцать лет он каждое лето проводил в Вернадовке. Был непосредственным свидетелем голода 1891 года. По его приказу в Моршанском и Кирсановском уездах были созданы столовые для голодающих и собрано для особо нуждающихся сорок пять тысяч рублей. Более шести тысяч тамбовских крестьян спас он тогда от голода. В селе Подъём молодой учёный построил на личные средства школу, которую и содержал до 1917 года. В округе же организовал целую сеть земских школ, создавал кружки грамотности, передвижные библиотеки. Всем своим существом Вернадский осознал тогда, как дорог ему этот народ, и то, что он — неразрывная часть его.
Вот вдали на дороге поднялась к небу пыль. А вскоре и всадник на лошади замаячил.
— Ктой-то скачет, — произнёс один из крестьян, Устин Подберёзкин.
— Вот только с хорошей весточкой али худой? — пробормотал еле слышно его сосед Иван Антипов.
Взгляды всех тут же устремились на всадника. Через какое-то время одна из баб, приложив ладонь ребром ко лбу и вглядываясь в дорогу, сказала:
— Кажись, Фомка Рябой из Пичаевки.
— Он и есть, — кивнул головой Антипов. — Глазастая ты баба, Нюрка.
— А будь иначе, к тебе бы посваталась, — хмыкнула Нюрка под негромкий гогот мужиков и хихиканье баб.
Однако было не до веселья, потому и утихло всё, едва начавшись. Даже Антипов, всегда колкий на язык, не нашёлся, что ответить в этот момент.
Вот и Фомка Рябой приблизился настолько, что потянул поводья на себя, осадив коня.
— Тпр-р-ру!
— Здорово, мужики! — крикнул он.
— Здорово, коли не шутишь, — за всех ответил Устин Подберёзкин.
— Какие уж тут шутки, мужики! Вона, как красный петух по окрестностям гуляет.
— Да уж смотрим. Не ты ли его и запустил? — грозно глянул на Рябого Устин.
— Бог с тобою, — отмахнулся Рябой. — Вот те крест, не моя работа, — перекрестился он и спрыгнул на землю, подходя к толпе. — Но знаю я, кто это сделал. И считаю, что правильно. Попили нашей кровинушки баре при царе, пора и честь знать. Или землю нам отдавай, или сгоришь в геенне огненной. Так рассуждаю, бабы?
Рябой обвёл глазами присутствовавших баб, но те молчали, ещё крепче обняв своих малолеток.
— Али я не прав, мужики? — растерянно произнёс он, теперь уже устремив взгляд на всю толпу сразу.
— Може, конечно, и прав, — раздумчиво протянул Устин Подберёзкин. — Токмо не нам, грешным, судить о том.
— Ежели не нам, так кому же тогда?
— Есть бог, он за нас и рассудит, — поддержал земляка Антипов.
— Чего ж твой бог не рассудил оставить твоих деток маленьких, померших от голодухи, — возразил Рябой.
— На то, знать, была воля божья, — вступила в разговор вместо мужа Иванова жена. — А коли богохульничать сюда прибыл, то иди себе подобру-поздорову, куда шёл.
— Так шёл я, собственно, к вам. Негоже, мужики, отрываться от всего уезда. Вона, как пылает. И ведь никто нам и слова не говорит. Знать, сила наша теперича, а, мужики?
— Мы своего барина жечь не будем! — сказал, как отрезал, Подберёзкин.
— Да, двое моих деток померли в девяносто первом с голодухи. Зато трое других, благодаря барину нашему, Владимиру Ивановичу, вона, какими лбами вымахали, — кивнул чуть назад и наискось Антипов, указывая на двух взрослых сыновей и дочь, стоявших чуть поодаль.
— Да у нас много таких, кого барин от голода спас, — заговорила Нюрка. — Почитай, вся Вернадовка будет, и Подъём весь.
— Да, небось, и у вас, в Пичаевке, таких немало, — добавила Анфиса, жена Антипова.
— И чем это замаслил вас ваш барин, что вы даже супротив всех уездных деревень идёте?
— Тебе того не понять, Рябой, — сказал Подберёзкин. — У тебя, чай, кроме одних портков да одной рубашки и надеть-то нечего. Значит, и терять ничего не потеряешь. А мы люд работный, у нас и в дому сытно, и на теле не худо. Ехал бы ты назад, Фома.
Фома обозлённо смотрел на толпу. Толпа молча смотрела на Фому.
— Холопы вы были, холопами и помрёте, — махнул рукой Рябой, взбираясь на коня. — Я-то уеду, мне чего, но красный петух ведь просто так не успокоится. Эта птица обжористая. Н-но! — ткнул пятками коню в бок Фома и поскакал прочь.
Спустя три дня в московской квартире Вернадского объявился Вернадовский управляющий Фрол Прокопьевич. Со слезами на глазах этот здоровенный бородатый мужик ввалился в кабинет к Владимиру Ивановичу и упал перед ним на колени, бия поклоны.
— Простите, барин Владимир Иванович. Виноват! Велите на смерть плетями меня забить. Не доглядел!
Вернадский не сразу пришёл в себя от неожиданности. Наконец, успокоился, подошёл к управляющему, попытался поднять его за плечи.
— Успокойся, Фрол Прокопьевич. Встань, и расскажи, что случилось.
— Сгорела, сгорела-то ваша усадьба, барин, — поднимаясь и отирая от слёз глаза и продолжая одновременно рыдать, произнёс управляющий. — Не доглядел я, барин. Виноват! Но не наши подожгли, вот вам крест, барин, не наши. Не иначе, как Фомка Рябой постарался. Мужики говорили, что накануне прискакивал он и всё понуждал...
— Ещё раз прошу тебя, голубчик Фрол Прокопьевич, успокойся, сядь, вон, на стул, и расскажи всё по порядку. А то ведь я так ничего и не понял.
После пожара ни разу больше Владимир Иванович Вернадский не посещал своё имение. И только спустя много лет, в августе 1943-го, возвращаясь в Москву из эвакуации, посмотрел он на родные и до боли знакомые ему места из окна вагона. Выйти не удалось — тот поезд на станции Вернадовка не остановился.
4Едва известие о Февральской революции в России достигло Швейцарии, в Цюрихе был образован комитет по возвращению проживающих в Швейцарии русских эмигрантов, возглавили который меньшевик Семён Бронштейн (Семковский ) и большевик Сергей Багоцкий. Всего русских социалистов в то время в Швейцарии проживало свыше пятисот. Революция сблизила всех — вместе искали выход эсеры и бундовцы, меньшевики и большевики. Поначалу комитет (Владимир Ленин, кстати, в совещаниях комитета участия не принимал, отправлял туда вместо себя Зиновьева) попытался организовать возвращение русских в Россию через союзные Англию и Францию. Но после того, как выяснилось, что французы с англичанами будут чинить препятствия некоторым политическим группам среди эмигрантов (в первую очередь, большевикам, но и не только: тут же стало известно, что тогда принадлежавший к меньшевикам Троцкий при своём возвращении из Америки был интернирован в Англии; англичанами же было конфисковано несколько писем Ленина, которые тот посылал в Америку), комитет вступил в телеграфные переговоры с министром иностранных дел Временного правительства Павлом Милюковым, чтобы добиться пропуска через Германию, на условиях обмена на соответствующее число германских военнопленных или интернированных в России. Переговоры, однако, затянулись. Милюков ссылался на необходимость получить согласие на обмен у Совета рабочих депутатов, который возглавлял меньшевик Чхеидзе, а Совет вёл себя нерешительно. И тут лидер меньшевиков в эмиграции Юлий Мартов высказал мысль, которой сам же впоследствии и испугался: связаться непосредственно с германским посольством в Берлине и вступить с ним в переговоры об условиях пропуска русских эмигрантов через Германию. Поначалу абсолютно все эту идею отбросили. Но...
