— Гоп-стоп, битте…
Он хотел сказать: «Гоп-стоп, битте, нихт» — не грабьте, пожалуйста. Мобилизовал все силы и ухватился, теряя сознание, за одежду таксиста.
У него был железный организм. Отравленный смертельной дозой препарата, он ухитрился встать на ватных ногах, мертвой хваткой вцепившись в куртку неприятеля.
«Гоп-стоп, битте…» Он не успел произнести nicht. Почему его всегда произносят после глагола? Ich will nicht — я хочу не. Почему отрицание в конце предложения? Ведь когда просят не стрелять, догадываются сказать сначала «нихт», а уж потом «шиссен». И это логично, потому что если сначала сказать «шиссен», то ведь можно и не успеть сказать «нихт».
«Гоп-стоп, битте», — он не разжимал судорожным усилием сведенные пальцы на куртке таксиста и не отпускал его от себя.
Удар в лицо ребристым металлом кастета, как вспышка магния перед глазами. Сноп разноцветных искр.
Закапало теплое. Ослабли руки. Упал на спину, и навалилась темнота.
— Ну что ты за человек, Чемодан? Он на ногах не стоит, а ты его уродуешь.
— Его вообще надо замочить. Оторвал карман, пидар! — Таксист пнул со всей силы ногой в лицо.
Дернулась от удара голова, кровь оросила траву, но пассажир не шевельнулся.
Подбежала, толкнула в грудь со всей силы.
— Хватит! Кассир сказал тебе, клиента не калечить!
— Влюбилась, Нинон?
Открыли рюкзак. Опа-на! Вытряхнули деньги. Обыскали. Раздели до трусов. Уложили одежду в рюкзак, отнесли в сторону, завалили травой и ветками. Вещдок! Вернулись. Чемодан извлек из бардачка бутылку «Жигулевского» и вылил пиво на ограбленного.
Сели в машину, проехали пару метров. Таксист нажал на тормоз.
— Нельзя его так оставлять, — водитель достал из-под сиденья монтировку, — пойду его грохну.
— Ты че, Чемодан? Он же в полном отрубоне.
— Так все-таки влюбилась? — Открыл дверцу, собираясь выйти из машины.
— Только попробуй! Скажу Кассиру, он тебя уроет.
— А если он потом нас вспомнит?
— Ни один еще не вспомнил.
— Ни один еще после такой дозы карманы мне не отрывал. — Водитель посмотрел в сторону поверженного пассажира, подумал немного, грязно выругался и нерешительно тронул с места.
Сидела с каменным лицом. Прикурила сигарету и тут же выбросила.
На фронтоне придорожного кафе «Ласточка» местный художник нарисовал птичку, похожую на летящего пингвина.
— Останови у «Ласточки». Живот скрутило.
Забежала в кафе, но пошла не в туалет, а к телефону.
— Верка, привет, — оглянулась, зашептала секретным голосом, — слушай, внимательно. Позвони в «Скорую». На шестом километре справа от столба, прямо за посадкой… Кто-кто? Клиент. Да, молодой. Да, красивый. Машина рядом? Отлично. Сгоняй. Укутай в одеяло — дубариловка. Пока «Скорая» приедет, он замерзнет на сто рядов… Да, влюбилась. А что, нельзя? Давай! Рассчитаюсь по-царски.
Вернулась. Села сзади. Закрыла глаза. Запрокинула голову.
Ей никто раньше не целовал ладонь. Он первый.
* * *
Белые стены приемного покоя и мучительно издалека, никак не понять откуда, бесстрастно, глухо, без модуляций:
— Фамилия? Как твоя фамилия?
— Не врубается, алкаш. — Женский голос, тоже лишенный сострадания.
— Ну, хорошо, а как маму-то зовут, помнишь?
— Не помнит! Как это, в сущности, ужасно, забыть имя матери. — Доктор в застиранном, тесном в подмышках халате покосился на смазливую медсестру и остался доволен произведенным впечатлением. — Смотрите, Леночка, был здоров от природы, можно сказать, как бык здоров. Живи — не хочу, но он, пьянь, целенаправленно, систематически, ежедневно отравлял себя зельем — и вот результат. Я понимаю, конечно, что алкоголизм — это болезнь, знаю, что из множества бытовых пьяниц, ежедневно употребляющих спиртное в течение нескольких лет, только восемь процентов превратятся в законченных алкоголиков, но не понимаю вот этого слабоволия, вернее, полного отсутствия воли. Ведь до того, как он приобрел болезненную зависимость от сивухи, он же мог остановиться? Мог?
— А почему только восемь?
— Ну это же всем известный медицинский факт. В войну солдатам каждый день давали так называемые наркомовские сто грамм. А потом война закончилась, и больше за обедом не наливали. Так вот, девяносто два человека из ста приступили к еде без стопарика, а восемь без стопарика есть не смогли и побежали искать спиртное. Вот они и составили восемь процентов. Статистика!
— Они за кайфом побежали.
— Ничего себе! За кайфом они побежали! Мне, например, тоже нравится состояние легкого опьянения, но я же понимаю, что у меня есть пациенты, работа, обязанности перед семьей, перед обществом, в конце концов, и именно поэтому я и не пью по утрам водку вместо чая.
— Ну и вонизм от него! Хоть закусывай!
— Это кровь, Леночка, пивом пахнет, кровь! Тут белой горячкой пахнет. Беспокоен слишком. Тревожен. Возбужден.
«Гоп-стоп, битте». Больной попытался приподняться, но ему не дали.
— Образованные алкаши пошли, — доктор надавил больному на плечи и придавил к кушетке, — типичный алкогольный бред. «Белочка», конечно. Давайте его в бокс для психов.
«Гоп-стоп, битте!» — кричал больной по дороге в бокс.
— У меня прямо мороз по коже от его гоп-стопа. Он же о чем-то важном просит. Я это как женщина чувствую. А может быть, он немец? — Лена зафиксировала локти больного специальным бинтом на железной раме кровати.
— Откуда немцу знать, что такое гоп-стоп?
— А может, это бандит, специализирующийся на ограблении иностранцев?
— Во что он был одет? Где его одежда?
— Вы не поверите. Он был в одних трусах.
— Это называется «налегке». Знаете, Леночка, старый анекдот? Студент пропустил лекцию и объясняет профессору, дескать, выскочил на балкон налегке и поэтому простыл. «Налегке — это как?» — спрашивает профессор. «Ну, в одном презервативе!»
— Не в презервативе, а в атласном одеяле.
— Как — в одеяле?
— А вот так. Как у себя в спальне. В лесу, без штанов, пьяный в сиську и в шикарном одеяле. Ночничка только не хватает. Главное, сам весь в крови, а одеяло чистое.
— Давайте, Леночка, обработаем ему лицо. Чем-то лоб и губы рассекли. Придется шовчики наложить. Потом поставим системку, прокапаем, попробуем снять интоксикацию. Полежит до утра, а завтра пусть с ним наркологи разбираются.
Две жирные мухи на потолке и одна худенькая на подоконнике подождали, пока за людьми в белых халатах захлопнется зарешеченная дверь, приземлились на грудь связанного больного, посучили задними ножками от удовольствия и принялись за ужин. На ужин подавали запекшуюся кровь с пивом.
