— Рад тебя видеть, Карен, — проговорил я.
— Я тоже, — ответила она. И вдруг, качнувшись вперед, быстро припала ко мне, вскинув руки на мои плечи. Ощущение было удивительно знакомым — я еще не успел забыть, как идеально наши тела подходят друг к другу, как опускаются ее плечи, когда поднимаются мои, как ее подбородок утыкается в ямку у основания моей шеи. Правда, волосы ее теперь пахли по-другому. Очень дорогими духами, к которому примешивался чуть уловимый яблочный аромат шампуня.
Спохватившись, Карен отодвинулась, но руки ее по-прежнему лежали у меня на плечах.
— Спасибо, что приехал. Я понимаю — нет, действительно понимаю, — как тебе не хотелось это делать. Но мне нужно поговорить с тобой… о… об одной вещи. В самом деле нужно.
— Ладно.
— Входи. — Ее взгляд упал на букет, который я продолжал держать в руке. — Ох, Линкольн, спасибо. Тебе вовсе не обязательно было…
— А это не мои, — смущенно пробормотал я. — Они лежали вот тут, возле двери.
Она наконец отошла от меня, забрала букет и впустила меня в дом. За дверью был просторный холл, из которого просматривался весь первый этаж дома — сплошное светлое дерево, белые панели и неимоверное количество окон — больше, чем я видел за всю свою жизнь. Я шел за Карен, украдкой поглядывая по сторонам. Комнаты, комнаты, вот одна, слева, от пола до потолка забитая книгами, причем нет ни одной с треснувшим корешком, потом еще комната, на этот раз справа — краем глаза я заметил письменный стол с камином, такую комнату удобно использовать, как кабинет, конечно, если хозяин много работает дома, однако эта непонятно почему имела какой-то нежилой вид и больше смахивала на парадные покои аристократа в каком-нибудь музее. Черт возьми, и не только эта комната — весь дом почему-то казался нежилым. Особенно это бросилось в глаза, когда мы миновали кухню: странная это была кухня, ни стеклянного кувшина с соком на шкафу, ни солонки на столе, ничего, что говорило бы о том, что здесь живут люди. Везде царил неестественный порядок, все выглядело каким-то стерильным, словно перед съемками для какого-нибудь глянцевого журнала. Особенно это бросалось в глаза из-за цветов — цветы с карточками в этот дом явно доставляли дюжинами, но даже на ходу я успел заметить, что все букеты собраны в еще одной комнате, на этот раз справа от меня, кто-то со вкусом расставил их на пианино.
Гостиная оказалась в самой дальней части дома. Войдя в нее, Карен опустилась на кожаный диван с подушками цвета орехового дерева. Усевшись так, что за спиной у нее оказался длинный ряд окон, выходивших во двор, она повернулась ко мне. Я попытался устроиться на точно таком же диване напротив и моментально понял свою ошибку: проклятая штуковина оказалась мягкой, как болото, и тут же засосала меня.
— На редкость удобно, — проворчал я, гадая про себя, пробовал ли кто-нибудь сидеть тут до меня.
Карен ничего не сказала, просто сидела и смотрела на меня. Она выглядела усталой — намного более усталой, чем мне приходилось ее видеть, и значительно более усталой, чем можно было ожидать от женщины, в которой жизнь всегда била ключом и чья энергия казалась неиссякаемой. Она была по-прежнему красива, но усталость проступала сквозь эту красоту, та усталость, которая годами копится в душе, а потом проступает наружу, словно пятна сырости на штукатурке.
Что ж, все равно ей повезло значительно больше, чем ее мужу.
— Принести тебе что-нибудь выпить? — спросила она.
— Нет, не нужно. — Я решил не напоминать о том, что еще не было и одиннадцати. Тем более что Карен уже взяла бокал с вином, стоявший возле нее на столике.
— Нервы ни к черту, — пробормотала она, перехватив мой выразительный взгляд. — Это позволяет мне хоть как-то держать себя в руках.
— Конечно.
Карен жадно глотнула из бокала. Для подобных вещей было еще настолько рано, что я смущенно отвел глаза от бокала с вином. Смотреть, как она пьет, было все равно что подглядывать за Карен, когда она раздевается.
— Ты одна в доме? — поинтересовался я.
— Да. Мои только что уехали. Мама не слишком хорошо себя чувствует.
— Жаль это слышать.
— Так вот, насчет полиции… — начала Карен, но я не дал ей договорить.
— Ты уже извинилась, и нет никакой нужды делать это снова. Полицейские просто выполняют свою работу, Карен, и им хорошо известно, как это надо делать. Сказать по правде, я бы куда сильнее удивился бы, если бы они не заинтересовались мной — если бы твоего мужа убили, а они бы ко мне не пришли.
От удивления Карен моргнула. Потом поднесла к губам бокал, но сделать глоток не успела — раздался телефонный звонок, резкая, неприятная трель, похожая на пронзительный крик какой-то неведомой птицы. Карен вздрогнула как ужаленная, шарахнувшись в сторону так, что бокал вылетел у нее из рук и с грохотом покатился по светлому деревянному полу. Вино растеклось небольшой лужицей, потом, отыскав щели между досками, просочилось вниз и потекло в сторону каменной плиты перед камином.
Телефон оказался на маленьком столике возле того дивана, на котором сидел я. Сняв трубку, я наклонился вперед, собираясь передать ее Карен. Но она, забившись в угол дивана, испуганно замотала головой и, словно защищаясь, вытянула перед собой руки. В ее широко раскрытых глазах плескался страх.
— Нет! Нет, только не сейчас… прошу тебя!
Я какое-то время разглядывал ее, все еще держа телефон в руках, потом все-таки положил трубку на место. Издав протестующий крик, телефон наконец замолчал. Только после этого Карен, словно очнувшись, наклонилась, подобрала с пола ножку от разбитого бокала и положила ее на стол, где в серебряной рамке стояла какая-то фотография. Я украдкой бросил на нее взгляд: Карен и Джефферсон целовались на веранде, снимок наверняка был сделан где-то в Париже. Вспомнив о разлившемся вине, я перевел взгляд на пол. Красная лужица уже пропитала ковер, на котором стоял чайный столик, ковер, стоивший, по моим скромным подсчетам, куда больше всего моего тренажерного зала.
— Может, принести из кухни бумажные полотенца?
— Э-э-э… да, хорошо бы.
— Сейчас схожу.
Мы молча сидели и смотрели друг на друга. Грудь Карен поднималась под тонкой тканью блузки. Оторвав от нее взгляд, я перевел его на осколки бокала и лужу вина на полу, потом снова взглянул на нее.
— Карен, может, объяснишь мне, что происходит?
Она сделала глубокий вздох, рассеянно провела рукой по волосам и покачала головой.
— Линкольн, мой муж убит. А ты спрашиваешь, что происходит. Моего мужа зверски…
— Я не об этом. Наверняка есть что-то еще…
— Нет, — отрезала она.
— Карен!
Она отвернулась. А когда снова заговорила, голос у нее был совершенно больной.
— Ты имеешь хоть какое-то представление, для чего им понадобилось это делать? Ведь его пытали! Медленно резали его…
