Это была шутка, но я нахмурился вместо того, чтобы улыбнуться. В Риме я слишком часто сталкивался со случаями отравления.
— Ну ладно, Гордиан, не сердись! Я на самом деле поговорю со своими родственниками, скажу им, чтобы они тебя не беспокоили.
— И я тоже в долгу не останусь!
— Какого из кандидатов ты нам посоветуешь? Консульство твоего друга, Цицерона, было довольно успешным. Мы ничего не имеем против него, хотя он и защищал тебя в суде по делу о завещании Луция. Ты должен гордиться таким другом. Он оказался очень хорошим консулом — жалко, что нельзя его избрать на два срока подряд. По крайней мере, он бы оставил не у дел этого ненормального — Катилину. А так его теперь ничем не остановишь, или, как говорят…
— Пожалуйста, Клавдия, не надо о политике…
— Да, да, конечно, ты и так устал от нее.
— Вот именно. Я, может, и скучаю по Риму, но…
Тут снизу, из долины, донесся голосок. Это кричала Диана, которую послали за мной — дело близилось к обеду. Я видел, как она вышла из дверей библиотеки и прошла по саду. Для ребенка ее волосы были необыкновенно густыми и темными, в солнечном свете они отливали почти синим. Одета она была в короткую желтую тунику, руки и ноги оставались неприкрытыми. Кожа ее казалась почти бронзовой, как и у ее матери. Она выбежала в ворота и проворно устремилась вверх по тропинке, мимо виноградников и загонов для коз. У подножия холма, в оливковой рощице, она исчезла. Потом я снова заметил ее желтую тунику среди листвы и услышал ее смех и крик:
— Я тебя вижу, папа! Я тебя вижу!
Через мгновение она уже сидела у меня на коленях и хихикала, задыхаясь от быстрого подъема.
— Диана, ты помнишь нашу соседку? Это Клавдия.
— Да, да, я помню. Ты живешь в лесу? — спросила Диана.
Клавдия рассмеялась.
— Нет, моя дорогая. Я пришла сюда, только чтобы встретиться с твоим папой. Я живу в долине по другую сторону холма, в своем собственном поместье. Ты можешь приходить ко мне в гости.
Диана серьезно посмотрела на нее и повернулась ко мне.
— Мама говорит, чтобы ты пришел немедленно, а то она отдаст твой обед козам!
Мы рассмеялись и поднялись с пеньков. Клавдия попрощалась со мной и исчезла в лесу. Диана обвила ручками мою шею, и я отнес ее домой на руках. После обеда стало еще теплее. Все вокруг — животные, рабы, дети — забрались в тенек и уснули. Но я не стал дремать. Я прошел в библиотеку, взял в руки пергамент и стиль. На пергаменте я начал рисовать круги с зазубринами, стараясь представить себе мельницу, которую хотел построить Луций Клавдий на своем участке реки.
Вокруг меня воцарились тишина и покой, поэтому мне никто не мешал, и я вовсе не скучал. Какой же я дурак, подумал я, что сказал Клавдии, будто скучаю по городской жизни! Никто и ничто в мире, ни человек, ни даже Бог, не могли заставить меня вернуться к прежней жизни.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Десять дней спустя, когда я снова занялся проблемой водяной мельницы, ко мне вошел Арат и привел с собой повара и двух его слуг. Конгрион был человеком не худым, да и какой из него был бы тогда повар? Как однажды заметил Луций Клавдий, тот повар не повар, чье телосложение не доказывает, какие изумительные деликатесы может он готовить. Конгрион не был лучшим поваром Луция — тот трудился на Палатинском холме в Риме, где Луций давал званые обеды для своих друзей. Однако мой покойный друг был не тот человек, который способен лишать себя удовольствий в жизни, где бы он ни присутствовал; его сельский повар вполне удовлетворял моим вкусам.
Еще не наступил жаркий день, а Конгрион уже вспотел. Два его помощника стояли позади, из чувства уважения к своему наставнику.
Отпустив Арата, я попросил повара с его помощниками подойти поближе и объяснил им, что собираюсь одолжить их на несколько дней своей соседке Клавдии. Конгрион знал Клавдию, потому что она иногда обедала вместе с его прежним хозяином. Она всегда восторгалась его искусством, уверил он меня, и он счастлив будет снова порадовать ее, так что мне не придется стыдиться.
— Хорошо, — сказал я, обдумывая, поможет ли это мне уладить некоторые разногласия с Клавдиями. — И еще вот что…
— Да, хозяин?
— Ты, конечно, постарайся угодить Клавдиям, подчиняйся повару того дома, поскольку будешь находиться в ее владениях.
— Конечно, хозяин. Я все понимаю.
— И еще, Конгрион…
— Да, хозяин? — Он нахмурил вспотевшие брови.
— Не говори ни о чем, что мне было бы неприятно, пока ты находишься на службе у Клавдии.
— Конечно, хозяин! — Он казался обиженным до глубины души.
— Не болтай с ее слугами, не распускай слухов, не говори, какого мнения придерживается твой хозяин в каком бы то ни было вопросе.
— Хозяин, я же понимаю, что следует делать рабу, когда его одолжили в соседний дом.
— Я в этом уверен. Но кроме этого, будь всегда настороже и прислушивайся к разговорам.
— Да, хозяин? — Он наклонил голову, ожидая разъяснений.
— Это скорее относится к твоим помощникам, ведь ты почти не будешь переступать порога кухни, а они будут прислуживать Клавдиям за обедом. Их семья в основном будет обсуждать предстоящие выборы консулов, это меня не интересует, и к этим обсуждениям вы можете не прислушиваться. Но если вы услышите мое имя или если разговор пойдет о моем поместье, ловите каждое слово. Не обсуждайте ничего между собой, просто запоминайте, что они скажут. Когда вернетесь, я потребую у вас отчета в каждом слове. Вы все поняли?
Конгрион отклонился назад и с важным видом кивнул. Его помощники, стараясь во всем следовать ему, поступили точно так же. Как еще можно расположить к себе раба, не иначе как сделав из него доверенное лицо, шпиона?
— Великолепно. О моих распоряжениях вы никому не должны говорить, даже другим рабам. Даже Арату, — добавил я. Они снова кивнули.
После того как они удалились, я подошел к окну и вдохнул аромат свежескошенного сена. Травы наконец-то отцвели, и рабы принялись за сенокос. Я также заметил Арата, идущего вдоль дома. Он отвернулся от меня, как будто, стоя у окна, подслушивал мои распоряжения.
Через два дня, в обед, появился незнакомец. Я взял с собой свитки и письменные принадлежности и спустился к берегу реки, прислонившись спиной к дубу, положил на колени восковую дощечку и взял в руки стиль. В моем воображении на берегу реки уже стояла мельница.
Я попытался изобразить то, что придумал, но пальцы мои оказались чересчур неуклюжи. Тогда я разгладил воск и снова принялся за чертеж.
— Папа! Папа! — раздался откуда-то голос Дианы, эхом отозвавшись на противоположном берегу. Я не ответил и продолжал рисовать. Вторая попытка также не удалась. Я снова разгладил воск.
— Папа! Почему ты не отвечаешь? — Передо мной стояла Диана, упершись руками в бока, как ее мать.
