Чингиз Хув отвернулся. Такие вещи — дело Карла. Чингизу приятно было сознавать, что он стоит выше этой животной жестокости. И когда услышал тупой удар огромной лапы Карла и последовавший за этим хрустящий звук — ощутил даже нечто вроде сострадания.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Карл. — Готово! — На самом деле он выбил два зуба — с цилиндриком и соседний, здоровый. Теперь он своим грязным пальцем добывал их из окровавленного рта Симонова. — Порядок, Карл, и цилиндрик остался цел. И крышечка на месте. Он почти очухался, по-моему, но сейчас от боли опять поплыл.
— Очень хорошо, — ответил Чингиз, слегка передернувшись от отвращения. — Набей ему в рот снегу, но не слишком много!
Склонив голову и прислушавшись, он добавил:
— Они уже подлетают.
Туманное зарево появилось из-за хребта, как какой-то фальшивый рассвет. Оно становилось все ярче. И уже отчетливо слышался неровный рев двигателей вертолета.
* * *
Джаз Симмонс падал... падал... падал... Он стоял на вершине горы и почему-то упал с нее. Это была очень высокая гора, и падать с нее до низу приходилось долго. В общем-то он так долго падал, что падение теперь выглядело, скорее, парением. Паря в воздухе, он принял, как парашютист, делающий затяжной прыжок, “позу лягушки” и ожидал раскрытия парашюта. Парашюта, правда, у Джаза не было. Кроме того, прыгая, он, должно быть, обо что-то ударился, поскольку рот его был полон крови.
Тошнота и головокружение вырвали его из кошмара бреда, вернув к кошмару реальности. Он действительно падал! В следующий момент он припомнил все, что происходило с ним, и в мозгу его мелькнула мысль: “О Господи! Они сбросили меня в ущелье!”.
Но он не падал, а все-таки парил. По крайней мере в этом кошмар совпадал с реальностью. А моментом позже, окончательно придя в сознание и немного оправившись от шока, он ощутил и путы на руках и ногах, и рев лопастей вертолета над головой. Повернув голову и изогнув туловище, он ухитрился осмотреться. Вертолет завис, освещая своим прожектором окрестности, а прямо над ним...
Прямо над ним висел на тросе, слегка вращаясь, со свисающими конечностями, подвешенный за пояс труп мужчины. Глаза его были широко раскрыты, и при каждом повороте они смотрели на Джаза. Судя по кровавым пятнам на куртке, этого человека застрелили.
Потом...
Жажда мести, ощущение невесомости, головокружение, порывы ветра, холод и рев мотора — все это вместе взятое подействовало как шок, и он вторично потерял сознание. Последнее, что он помнил — это то, что падая в черную, как ночь, безжалостную пропасть, он удивлялся, почему рот его полон крови, и тому, куда могли подеваться два зуба.
Вскоре после того, как он потерял сознание, вертолет опустился на плоскую дорожку, проходившую по верхней кромке дамбы, и люди в оранжевых жилетах сняли с крюка его и его вещи. Сняли они также и Бориса Дудко — героического сына матушки-России.
Потом обращение их с Джазом Симмонсом было не слишком нежным, но его это совершенно не трогало.
Не знал он и того, что вскоре ему предстоит пережить то, о чем мечтали все шефы западных разведок: сейчас его должны были доставить в сердце Печорского Проекта.
Вот каким образом он мог бы оттуда выбраться — совсем другое дело...
Глава 2Допрос
Расследование, хотя и было продолжительным, велось очень мягко — не в холодной клинической атмосфере, которой ожидал Симмонс от такого рода мероприятия. Естественно, в сложившихся обстоятельствах должны были применяться только такие методы, поскольку к тому моменту, когда друзья сумели тайно вывезти его из СССР, он был близок к смерти. Это произошло несколько недель назад, — так ему, во всяком случае, сказали, — однако до сих пор он не вполне пришел в себя.
Да, методы были мягкими, но они иногда раздражали. В особенности то, что офицер-следователь постоянно называл его “Майк”, хотя должен был бы знать, что Симмонс всегда откликался лишь на “Майкл” или “Джаз”, а в России, естественно, на “Михаил”. Но это, конечно, было мелочью по сравнению с тем, что он остался жив и находился на свободе.
О своем пребывании в заключении он помнил очень немногое, практически ничего. Служба внутренней безопасности полагала, что над ним провели операцию по промыванию мозгов — приказали обо всем позабыть, — но в любом случае не придавала этому эпизоду особого внимания. Самым важным была его работа, а тем более — ее результаты. Возможно, поначалу русские собирались держать его у себя долго, возможно; перепрограммировать, сделав двойным агентом. Потом, однако, они передумали и, накачав его наркотиками, сбросили в воду ниже водосброса плотины. Его выудили из воды пятью милями ниже по течению, плывшего беспомощно на спине в направлении порогов, где он, несомненно, погиб бы. Если бы это произошло, то... ничего особенного в этом не было бы: лесозаготовитель, изредка промышляющий незаконным старательством, некий Михаил Симонов упал в ледяную воду и погиб от холода и истощения. Несчастный случай, который может случиться с любым — не он первый, не он последний. Запад мог бы ломать голову по поводу истинных причин случившегося — если бы вообще узнал что-то о случившемся.
Симмонс, однако, не утонул. “Люди добрые” искали его повсюду с тех пор, как он не вернулся к назначенному часу в лагерь лесорубов. Они нашли его, выходили, а затем передали в руки агентов, сумевших вывезти его по заранее разработанному и надежному аварийному маршруту. Сам Джаз помнил все это отрывочно — лишь какие-то смутные воспоминания о кратких периодах, когда он приходил в сознание. Счастливчик. Действительно, ему очень повезло.
В период восстановления дни его тянулись однообразно. Неприятно, но однообразно. Просыпаясь, он начинал ощущать медленно усиливающуюся боль — боль, которая, казалось, струилась прямо из его жил, да и из всех органов, которые он мог опознать. Нижняя часть его тела была, похоже, в гипсе и, как он подозревал, на вытяжке; левая рука была заключена в лубок и обильно перебинтована; еще толще был слой бинтов на голове. Так что, просыпаясь, он как бы переходил из какого-то мрачного сюрреалистического мира в столь же загадочный мир двигавшихся вокруг серых теней и неясных звуков.
Свет через повязку пробивался, однако смотреть через нее можно было лишь как через слой снега в несколько дюймов толщиной или как сквозь замерзшее стекло. Видимо, все его лицо было сильно повреждено, однако врачам удалось спасти его глаза. Они теперь нуждались в покое, как, впрочем, и весь организм. Симмонс никогда не заботился о своей внешности, так что не расспрашивал о состоянии своего лица. Вопрос этот, тем не менее, интересовал его. Это было просто естественно.
Более всего его беспокоили сновидения — сновидения, которые он никак не мог вспомнить, однако знал, что они были очень неприятными, полными тревожных, угнетающих событий. Он мог беспокоиться по этому поводу в краткие моменты между пробуждением и возникновением боли, но потом единственной заботой становилась боль. Хорошо, что у него была под рукой кнопка, с помощью которой он мог сообщать им о своем пробуждении. “ Им” — то есть ангелам этого своеобразного ада на Земле: своему врачу и офицеру-следователю.
