Однажды днем Вирна сказала мне, что у нее болит живот. Это было что-то из того рода повседневных откровений, которые я слышал годами, когда люди беззаботно болтали в моем присутствии, думая, что я вовсе не присутствую. Чего я только не знал о своих сиделках! У одной муж болен болезнью Альцгеймера, у другой проблемы с почками, а у третьей обнаружили рак влагалища, так что она едва не осталась бездетной.
Но когда Вирна говорила со мной, это было по-другому. Она разговаривала не с самой собой, не с кем-то другим, даже не с пустой комнатой, как делает большинство людей. Она обращалась ко мне, болтая, точно с подружкой-сверстницей, о тех мыслях, которые возникали в ее голове, танцуя, как пылинки в солнечном луче. Это был разговор, какой могли бы вести между собой любые два 20-летних человека; но со мной никогда прежде такого не случалось. Вскоре Вирна начала рассказывать мне обо всем: и о прискорбной болезни ее бабушки, и о щенке, которого она завела, и о парне, с которым она собиралась пойти на свидание, что приводило ее в ужасное волнение. У меня словно впервые в жизни появился друг.
Вот по этой причине я и начал смотреть на Вирну, а смотрю я на людей не так уж часто. Когда я пытаюсь поднять голову, она кажется мне тяжелой, точно угольная глыба, да и лица людей редко оказываются на уровне моих глаз, потому что я всегда либо сижу в кресле, либо лежу в кровати. Это требует таких усилий, что я давным-давно отказался от попыток вступать в визуальный контакт с людьми, которые смотрят, но никогда не видят. Я каждый день часами сижу, тупо уставившись в пространство. Но все изменилось, когда Вирна начала делать мне и некоторым моим товарищам по несчастью ароматерапевтический массаж, чтобы смягчить мышцы наших скрюченных конечностей. Лежа на спине, пока она разминала мои ноющие от боли мышцы, я мог следить за ней глазами, а она разговаривала со мной, и я мало-помалу начал снова выглядывать из той раковины, в которую спрятался.
Вирна смотрела на меня так, как полагается человеку, а этого никто не делал уже очень давно. Она увидела, что мои глаза воистину являются окнами души, и все больше и больше убеждалась, что я ее понимаю. Но как она могла убедить остальных в том, что не чувствительный ни к чему призрачный мальчик способен на большее?
Шли месяцы, превращаясь сначала в один год, потом в два. И вот около полугода назад Вирна посмотрела телепрограмму о женщине, которой помогли восстановить коммуникативные навыки, после того как она онемела в результате инсульта. Вскоре после этого Вирна поехала на день открытых дверей в расположенный неподалеку медицинский центр, где слушала выступления экспертов, рассказывавших, что можно сделать, чтобы помочь тем, кто не в состоянии говорить, и, взволнованная, вернулась оттуда рассказать мне о том, что услышала.
– Они используют переключатели и электронные устройства, чтобы помочь людям общаться, – говорила она. – Как думаешь, ты смог бы пользоваться чем-то подобным, Мартин? Я уверена, что смог бы.
Другие работники стационара тоже побывали на этом дне открытых дверей, но они были далеки от уверенности Вирны в том, что я могу оказаться подходящим кандидатом для этой программы.
– Ты действительно думаешь, что он на это способен? – спросила одна из них.
Эта женщина наклонилась надо мной с тенью улыбки на лице, и я улыбнулся в ответ, пытаясь показать ей, что я понимаю то, что она говорит. Но единственные два моих жеста – подергивание головой вниз и вправо и улыбка – интерпретируются как рефлексы примитивного разума: того рода реакции, на которые способен любой шестимесячный младенец; так что она не обратила на них внимания.
Она посмотрела на меня, вздохнула, и улыбка сползла с ее лица. Интересно, подумал я, знает ли эта женщина, что дыхание ее горчит от кофе, который она только что пила?
– Да понимаешь ли ты, что это попросту смешно? – говорила она позднее своей подруге, после того как Вирна ушла. – Не может быть, чтобы кто-то из этих был способен к коммуникации.
Две женщины обвели взглядом палату.
– Может быть, Гертжи?
Они посмотрели на маленького мальчика, который играл с игрушечной машинкой.
– Он вроде бы немного смышленее, чем остальные, правда?
Женщины ненадолго умолкли, а потом их взгляды остановились на мне. Они ничего не сказали, глядя на меня, сидевшего в инвалидном кресле. В этом не было необходимости. Я знал, что они считают меня одним из наименее функциональных пациентов в стационаре, куда берут только пациентов с IQ в 30 пунктов или еще меньше.
Несмотря на все эти сомнения, Вирну ничто не могло поколебать. В ней загорелся огонь убежденности. Снова и снова твердя людям, что, по ее мнению, я способен понимать то, что мне говорят, она побеседовала с моими родителями, которые согласились, чтобы я прошел тестирование. Завтра они повезут меня туда, где мне, возможно, наконец вручат ключ от двери моей тюрьмы.
– Ты же постараешься как следует, правда? – говорит сейчас Вирна, глядя на меня.
Я вижу, что она тревожится. Сомнения мелькают по ее лицу, как тени облаков, бегущие по горизонту в солнечный день. Я пристально смотрю на нее в ответ, всем сердцем желая пообещать ей, что брошу все силы своего существа на то, чтобы как следует воспользоваться возможностью, которая, как я думал, никогда не представится. Меня впервые будут оценивать таким образом, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы хоть каким-нибудь знаком показать, что я достоин внимания.
– Пожалуйста, постарайся как следует, Мартин, – говорит Вирна. – Это очень важно – показать им, на что ты способен, потому что я ведь знаю, что ты это можешь.
Я смотрю на нее. Слезы поблескивают серебром в уголках ее глаз. Ее вера в меня настолько сильна, что я просто не могу оставить ее без вознаграждения.
6: Пробуждение
Две стеклянные двери скользят передо мною в стороны с тихим шипением. Я никогда прежде не видел таких дверей. Этот мир снова меня удивил. Порой, сидя в машине, я вижу, как он проносится мимо окна, но если не считать этих моментов, продолжаю оставаться отчужденным от него. Те крохи мира, которые попадаются на глаза, меня всегда интригуют. Как-то раз я несколько дней подряд размышлял о мобильном телефоне врача, который увидел пристегнутым к ремню: он был настолько меньше папиного, что я не мог не задуматься о том, какой аккумулятор его питает. В мире так много вещей, которые мне хотелось бы понять!
Отец толкает перед собой мою коляску, мы входим в Центр аугментативной[1]и альтернативной коммуникации в университете Претории. Сейчас июль 2001 года – 13 с половиной лет прошло с тех пор, как я заболел. На тротуаре снаружи центра вижу студентов, гуляющих в ярком солнечном свете, и живописные жакарандовые деревья, нависающие арками над головой, но внутри здания царит тишина. Плитки коврового покрытия цвета морской волны протянулись вдоль коридора; на стенах развешаны информационные плакаты. Мы – маленький отряд исследователей, вступающий в этот неведомый мир: родители, мой брат Дэвид и Вирна, а еще сиделка Мариетта и физиотерапевт Элиза, которые знают меня не один год.
