Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
– Не хотите ли выпить? – продолжили мы.
Он покачал головой.
– Нет, я вас угощаю. Это ресторан моего отца. Американцы всегда принимали меня радушно, когда я бывал в Америке, я люблю встречаться с американцами. Меня зовут Константин Шаркирис.
Подошли двое других солдат и подсели к нам. Они вступили в горячую беседу с Константином и под конец излили на нас целый поток пылких слов.
– Эти парни не говорят по-английски, – сказал Константин, – вот у этого шесть братьев в Америке, а у этого сестра и отец. Оба они говорят, что Америка – великая, могущественная страна. Мы поедем в Америку после войны.
– Вы хотите, чтобы Греция вступила в войну? – спросили мы.
– Нет, – он покачал головой. – Македония не хочет войны. Мы хотим мира в Греции.
– А что вы думаете о Венизелосе?
Он засмеялся.
– Венизелос хочет войны. Если бы я стоял за Венизелоса, меня бы уж теперь убили. Мы любим Венизелоса: он освободил нас. Но мы не хотим войны. Король? О, мы не считаемся с ним, он – ничто.
– Мы в Новой Греции очень несведущи в политике. Мы еще никогда не участвовали в выборах, так что же мы можем знать о политике? О! я люблю Америку! – воскликнул он восторженно. – В Америке я, как с братьями, со всеми моими друзьями, здесь не жизнь для человека, здесь не наработаешь денег. – Он помолчал. – Мы – македонцы, – заключил он, – мы – дети Александра Великого.
Когда мы ночью возвращались домой по темным улицам, два каких-то греческих солдата прошли мимо нас. Когда они отошли немного, один из них круто обернулся.
– Держу пари, эти два чудака – американцы, – сказал он.
– Хелло, Билль! – окрикнули мы.
– Хелло! – Они вернулись назад. – Я знаю, вы американцы. Я жил семь лет в Штатах. Два года мне надо прослужить в армии, потом я поеду обратно.
– А скажите, вы хотите, чтобы Греция вступила в войну? – спросили мы.
– Разумеется, мы хотим, чтобы Греция выступила! Мы завоюем Константинополь. Нашего короля зовут Константин, и Константинополь был прежде греческим! Помните? Мы войдем опять в Константинополь вместе с Константином. Завоевать! Конечно, мы любим сражаться – завоевать Сербию, Болгарию, Румынию, Италию – все!
– Вы откуда родом?
– Мы из Спарты!
Так как мы изо дня в день слонялись по всему городу, то десятка два людей окликали нас на ломаном американском языке – солдаты, лавочники и даже мальчишки-газетчики. Внизу около гостиницы находилась обитая плисом чистильня сапог, которой верховодил грек с огромными усами.
– Хелло, молодцы! – сказал он. – Рад вас видеть. У нас отделение фирмы Георга на Сорок Втором авеню в Нью-Йорке. Георг – это мой брат.
И он не позволил нам заплатить за чистку.
Лавки были полны американской обувью с широкими носами, американской ученической одеждой с набитыми горбами на плечах и пуговицами на самых неожиданных местах, американскими часами, ценой в один доллар, и американскими безопасными бритвами.
По-видимому, все мужское греческое население Салоник побывало в Америке.
– Америка – свободная страна, где можно разбогатеть. Да, мы, греки, гордимся тем, что мы – греки (он пожал плечами), но невозможно жить в Греции.
И все они собирались ехать туда обратно, когда кончится война и пройдет срок их военной службы.
В Сербии, Болгарии и Румынии мы встречали других, которые тоже жили в Америке и заразились денежной лихорадкой. Горячее, неблагоразумное чувство, называемое патриотизмом, было сильно в них, – они любили свою страну и умерли бы за нее, – но они не могли жить в ней. Они испытали более сильное биение пульса жизни; они познакомились с цивилизацией, где зреет невидимый будущий новый мир.
Восточные ворота войны
Этим путем шли летучки американского Красного Креста, иностранные медицинские миссии в захваченную тифом Сербию – ветераны-доктора и крупные, здоровые сиделки, смеющиеся над опасностью и хвастающие тем, что они сделают; и сюда же возвращались исхудалые, еле держащиеся на ногах, оставшиеся в живых, чтобы рассказать, как умирали их товарищи.
Они все еще прибывали. Когда мы были в Салониках, через них прошли три новых английских экспедиции – сто девяносто человек. Бодрые молодые девушки, необученные и неприспособленные, без малейшего представления о том, как им себя держать, изучали колоритные улицы и базары.
– Нет, у меня нет никакого опыта сиделки, – говорила одна, – но ведь кто-нибудь должен же ухаживать за больными, не так ли?
Лейтенант британской военно-медицинской миссии, услыхав это, покачал в отчаянии головой.
– Какие безумцы в Англии позволяют таким ехать! – воскликнул он. – Ведь это почти верная смерть. И они не только бесполезны, но и в тягость. Они первые сваливаются, и нам же приходится ухаживать за ними.
Разумеется, каждые пять минут рождались новые слухи. Днем и ночью эфемерные газетные листки наводняли улицы и кофейни огромными, пугающими заголовками:
КОНСТАНТИНОПОЛЬ ПАЛ!
Сорок тысяч англичан погибло на полуострове!
Турецкие революционеры избивают немцев!
Однажды вечером возбужденная толпа солдат пронеслась, ликуя, по набережной с криком: «Греция объявила войну!»
Шпионы наводняли город. Немцы с бритыми головами и сабельными шрамами выдавали себя за итальянцев; австрийцы в зеленых тирольских шляпах сходили за турок; глупо выдававшие себя своими манерами англичане пили в грязных кофейнях, болтая и подслушивая разговоры на шести языках; изгнанники магометане старо-турецкой партии составляли по углам заговоры; греческие сыщики и шпионы переодевались по несколько раз в день и меняли форму своих усов.
Иногда со стороны востока на гладкой поверхности моря медленно вырастало французское или британское военное судно, ошвартовывалось в доках и чинилось. Тогда город днем и ночью кишел пьяными моряками.
Салоники были чем угодно, но только не нейтральным портом. Кроме расхаживавших по улицам армейских офицеров, каждый день можно было видеть приход английского судна с обмундированием для сербского фронта. Ежедневно в темных горах по направлению к северу исчезали вагоны, нагруженные английскими, французскими и русскими пушками. Мы видели, как английская канонерка в специальном вагоне пустилась в дальнее путешествие к Дунаю. И через этот же порт провозили французские аэропланы с пилотами и механиками; проходил русский и английский флот.
С утра до вечера текли беженцы: политические изгнанники из Константинополя и Смирены; европейцы из Турции; турки, боящиеся великого разгрома, когда падет империя; левантийские греки. Из Лемноса и Тенедоса беженские лодки занесли чуму, захваченную среди индийских войск и распространившуюся в скученных нижних кварталах города. Постоянно можно было наблюдать по улицам скорбные процессии: мужчины, женщины и дети с окровавленными ногами ковыляли возле разбитых повозок, наполненных поломанным домашним скарбом жалкого крестьянского хозяйства; сотни греческих монахов из монастырей Малой Азии, в поношенных черных рясах, в высоких, пожелтевших от пыли скуфьях, с рогами, обмотанными тряпками, и с мешком за плечами. В обшарканных дворах старых мечетей, под колоннадой синих и красных портиков, женщины в покрывалах с черными шалями на головах, тупо смотрели перед собой или тихо плакали о своих мужьях, взятых на войну; дети играли среди заросших травой гробниц хаджи; барахло в скудных узлах кучами валялось по сторонам.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61