– Не обращайте на Симону внимания, синьор Дэвид, – сказал Торчи. – Это только плохое настроение, а в душе она не такая. Я готов уплатить вам за эту брошь 200 тысяч лир.
Неуверенной рукой я забрал у Торчи брошь и стал вертеть ее между пальцами.
– Это та женщина отдала вам брошь, синьор Дэвид? – спросил Торчи, пристально наблюдая за мной.
– Нет, она положила ее на столик и забыла.
– Ни одна женщина не поступила бы так. Наверняка это подарок. Вы можете получить деньги в четыре часа.
– Хватит их, чтобы купить паспорт, Торчи? – спросил я.
– Думаю, что нет. Паспорт стоит гораздо больше, чем 200 тысяч лир, синьор Дэвид, но я постараюсь разузнать, что можно сделать для вас в этом смысле.
– Хорошо. – Я допил виски и встал. – Можете вы одолжить мне 200 лир, Торчи?
– Значит, вы не хотите продать брошь?
– Вероятно, не продам. Я этого еще окончательно не решил.
– Предлагаю вам за нее 230 тысяч лир, и это моя последняя цена.
– Я подумаю. А пока мне нужно 500 лир.
Торчи достал толстую пачку банкнот.
– Возьмите больше. Возьмите 5000.
– С меня хватит 500.
Пожав плечами, он перебросил мне через стол деньги.
– Сообщите, если получите от кого-то лучшее предложение. Оставьте право первой руки за мной.
– Разумеется, – сказал я, засовывая деньги и брошь в карман. – До свидания.
Я спустился вниз по лестнице и вышел на залитую солнцем улицу. Мне ничего не оставалось, как пойти к себе, чтобы спокойно обдумать, как поступить дальше с оказавшейся неожиданно у меня драгоценностью.
Я лежал на кровати. Моя комната находилась в нижнем этаже дома позади оперного театра «Ла Скала». В жаркую погоду, когда вентиляционные люки театра были открыты, до меня доносились музыка и пение. Если ветер был постоянным и дул в мою сторону, то иногда удавалось прослушать всю оперу. Комната стоила не слишком дорого. Единственным ее достоинством была чистота, и то я сам заботился об этом. Обстановка была убогая, а при взгляде на обои человеку могло сделаться тошно. Вся меблировка состояла из стола, кровати, кресла, умывальника и дорожки на полу. На стене висела плохая репродукция «Весны» Боттичелли.
На столе лежали моя записная книжка и сложенная в порядке рукопись, над которой я работал уже четыре года. Под столом я держал справочники, которые представляли для меня большую ценность.
На деньги Торчи я купил пачку сигарет и бутылочку красного вина. Теперь я курил лежа, а рядом со мной стоял бокал вина.
Было около семи часов. Я все еще не пришел ни к какому решению, хотя выбор у меня был не такой уж большой. Я мог или вернуть брошь, или оставить ее себе. Если бы на деньги, вырученные от ее продажи, можно было бы купить паспорт, то я, не раздумывая, отдал бы брошь Торчи. Правда, и без этого деньги дали бы мне возможность прилично одеться и полгода не работать. Я не солгал, когда сказал Лауре, что мне никогда не удастся получить прописку и работу в Милане. Это было невозможно потому, что итальянская и американская военные полиции разыскивали меня в связи с некоторыми событиями, случившимися в последние недели войны. Поэтому 200 тысяч лир были для меня большим искушением.
Почему, собственно говоря, Лаура оставила брошь на столике? Было ли это сделано из сочувствия ко мне, или она хотела таким образом мне помочь? Или она рассчитывала, что я верну брошь и это даст ей возможность еще раз увидеть меня?
В итоге раздумий я пришел к решению не продавать брошь. До этих пор мне удавалось сводить концы с концами, обходиться без краж и сутенерства. Так будет и впредь.
Хотелось ли мне снова увидеть Лауру Фанчини? Лежа на кровати в жаркой, душной комнате, я вызывал в памяти ее образ и увидел ее такой, какой она была в последний раз на пороге кабачка, и я почувствовал, что не просто хочу увидеть эту женщину, а даже должен. Теперь мне было безразлично, что нельзя бить лежачего. Муж Лауры прожил с ней целый год. И теперь ему нечего предложить ей, как и ей – ему. Я ничего не отниму у него. Ему просто не на что больше рассчитывать. Наиболее верным решением этого вопроса было предоставить право выбора самой Лауре. Там, в траттории Пьерро, она уже готова была это сделать, но я уклонился от шага навстречу. Теперь я снова должен предоставить ей возможность решать, и если она не захочет меня видеть, то мне придется забыть эту женщину. Однако возможность выбора я должен ей предоставить. Желание видеть Лауру подсказало мне, как я могу ее разыскать. Я поднялся с кровати и вышел из комнаты. Я прошел по коридору к телефонной кабине. Мне не сразу удалось найти нужный номер. Наконец я разыскал его под именем Бруно Фанчини. Я набрал номер, и Лаура тотчас же сняла трубку, как будто сидела у телефона в ожидании моего звонка.
– Кто говорит? – тихо спросила она.
Я попытался представить себе и комнату, из которой она говорит, и насколько близко находится муж Лауры, которому может быть слышен разговор.
– Дэвид, – ответил я.
– О, вот это неожиданность. Как вам удалось разыскать мой номер?
– У меня находится ваша брошь.
– Не может быть! Она лежала у меня в сумочке.
– Вы забыли ее на столике. Я нашел ее сразу, как вы ушли.
– Кошмар! Я до сих пор не обнаружила пропажи.
– Как мне быть? – спросил я. – Послать ее вам по почте или занести самому? Я сделаю, как вы захотите.
Наступила долгая пауза. Я слышал в трубке дыхание Лауры.
– Алло! – сказал я. – Вы слушаете?
– Конечно. Просто размышляю. Вы можете сделать мне одно одолжение?
– Какое?
– Приложите на минутку трубку к вашему сердцу.
– Нет, этого я не сделаю, – сказал я. Мне не хотелось, чтобы она знала, как сильно оно бьется, хотя я подозревал, что ей это уже известно.
– Разве это не называется бить лежачего?
– Да, и раз мы об этом заговорили, то я должен сказать вам, что изменил свое мнение на этот счет. В будущем я буду поступать так, как вы.
– Но это ведь несправедливо.
– Мне это теперь безразлично.
– В таком случае моя брошь слишком ценна, чтобы доверять ее почте. Как вы считаете?
– Это ваша брошь и ваш риск, – сказал я, пытаясь вложить в голос металл.
– По-моему, лучше не посылать брошь по почте.
– Тогда я привезу ее вам.
– О нет. Этого мне не хотелось бы. Где вы живете, Дэвид?
– Виа Карпина, дом 23, сразу же за театром «Ла Скала», в нижнем этаже.
– Я приеду за брошью завтра, около семи часов, Дэвид.
– У меня очень примитивно, – сказал я. – Но как хотите.
