— Но самое главное… — продолжал Гитлер, решив, что пауза была достаточно продолжительной для того, чтобы тридцатичетырехлетний гауптштурмфюрер, лишь недавно назначенный по протекции своего австрийского земляка и друга доктора Эрнста Кальтенбруннера начальником отдела диверсий в управлении зарубежной разведки СД, пришел в себя, — самое главное заключается в том, что вы обязаны хранить это задание в полнейшей тайне. Знать о нем могут пока только пять человек. Всего пять. Включая вас.
Их взгляды снова встретились. Лишь заговорив об исключительной секретности задания, Гитлер вдруг по-настоящему проникся государственной важностью его и немного приободрился. Скорцени даже показалось, что фюрер вот-вот разразится длинной вдохновляющей речью великой миссии, возложенной на него, Отто Скорцени, и людей, которых он привлечет к операции; о судьбе мира, напрямую зависящей от судьбы Германии, которая, в свою очередь, во многом находится сейчас в руках небольшого круга офицеров имперской службы безопасности.
Но фюреру было не до речей. Он всматривался в изуродованное шрамами смуглое лицо эсэсовца с тайной надеждой, что тот все же осуществит почти неосуществимое.
Лучше уж пусть Муссолини погибнет во время этой операции, чем попадет в руки англо-американцев. А ведь они уже потребовали выдачи великого дуче, расценивая ее, как жест доброй воли, после которого только и может стоять вопрос о каком-либо снисхождении к ввергнутой в хаос переворота и, по существу, не способной к серьезно^ му сопротивлению Италии. И если совершится чудо, если оно совершится, и дуче будет доставлен в Берлин живым… О, это может произвести потрясающий эффект!
— Итак, повторяю, гауптштурмфюрер: вы лично отвечаете за строжайшее сохранение тайны этого задания.
— Все ясно, мой фюрер! — сдержанно пророкотал Скорцени, избежав привычного «Хайль!» Но могучий голос его, не голос, а рык закаленного в боях воина-тевтон-ца, прозвучал для фюрера последним колоколом надежды. — Я выполню ваше задание.
6Машина углублялась все дальше и дальше в лес. В некоторых местах ветки деревьев уже буквально сплетались над ее кабиной, и тогда Штуберу казалось, что они вот-вот упрутся в частокол стволов и оттуда прогремят выстрелы. НО тотчас же открывался очередной поворот, за ним — осветленная солнцем опушка. И от души немного отлегало.
Сейчас, сидя в кабине и прислушиваясь к разгорающейся где-то далеко впереди, в глубине леса, перестрелке, он, наконец, мог спокойно проанализировать то, что произошло с ним в течение последнего часа. Всего в течение часа.
Особенно важно было мысленно вернуться к разговору с шефом абвера подполковником Ранке. Он состоялся совершенно неожиданно. И хотя длился лишь несколько минут, успел зажечь в нем и жажду мести, и надежду на успех, привел к гибели остатки группы и чуть было не погубил его самого.
… Когда дежуривший у телефона роттенфюрер[7]вышел из башни, он увидел, что Штубер сидит на камне, лицом к стене и, обхватив голову руками, то ли бездумно всматривается в почерневшие камни, то ли дремлет.
— Господин гауптштурмфюрер!
— Какого черта? — добродушно проворчал Штубер, не оглядываясь.
— Вас требуют к телефону…
— В этих стенах могу требовать только я, — уставшим голосом перебил его Штубер.
— …требует подполковник Ранке, — все же успел уточнить роттенфюрер.
— Ну и плевать. — Но потом, словно опомнившись, переспросил: — Ранке? Это уже должно быть любопытно…
После того как две недели назад партизаны наполовину уничтожили, наполовину развеяли по лесу второй подсадной отряд, состоящий из его «рыцарей», Ранке так ни разу и не позвонил ему. И вообще о его существовании словно забыли.
Казалось, он уже никому не нужен был ни в абвере, ни в гестапо, ни в сигуранце, ни даже в их варварском управлении местной полиции. Вот уже две недели, подчиняясь этому неизвестно кем организованному «заговору молчания», никто не передавал в крепость сводок чрезвычайных происшествий в районе, никто не обращался к нему за помощью. Создавалось впечатление, что он просто-напросто перестал кого-либо интересовать.
Впрочем, самого Штубера точно так же перестали интересовать чудом уцелевшие пятнадцать «рыцарей», которые все еще числились в составе его группы. Предоставленные сами себе, они или играли в карты, запивая горечь проигрышей и радость побед украинским самогоном, или же слонялись по крепости, не решаясь без крайней нужды выходить за ее ворота и не подчиняясь при этом даже ускользнувшему от партизан фельдфебелю Зебольду, которого еще недавно побаивались пуще самого командира группы.
Подходить к телефону не хотелось. Однако времена, когда мог посылать подполковника Ранке к черту, видимо, прошли. Уже поднимаясь башенной лестницей, он вдруг почувствовал, что опасается беседы с этим человеком. Сейчас шеф отделения абвера напоминал коршуна, который, дождавшись, когда добыча обессилела от погони, решил, что настала пора добить ее.
— Поступил приказ из Берлина, — начал подполковник без какого-либо вступления. — Вам предписано завтра же отбыть в Краков. Очевидно, для объяснений. Говорят, туда прибыли высокие чины СД.
— Там указано, что именно для объяснений? — пытался уточнить Штубер.
— Или для вручения Золотого креста. За особые заслуги. Я обстоятельно ответил на ваш вопрос, гауптштурмфюрер?
«Паскуда! — выругался про себя Штубер. — Он еще смеет!.. Хотя… Неужели действительно для объяснений?»
— Что в таком случае будет с группой, господин подполковник?
— А что, разве она еще существует? У меня есть другие сведения. Впрочем, даю вам последний шанс, Штубер.
«Мне? Последний шанс?» — почти проскрежетал зубами барон фон Штубер.
— Несколько минут назад меня уведомили, что в лесу, в районе скалистого плато Змеиная Гряда, окружена группа партизан, — проигнорировал его эмоции подполковник. — Командир батальона передал по рации, что полицаи узнали среди них вашего давнего знакомого — Беркута. Конечно, теперь с ним вполне могут справиться и без вас. Но с моей стороны было бы неблагородно не дать вам возможность пленить главаря партизан и доставить его в гестапо. Что бы потом ни говорили о ваших способностях как командира группы особого назначения, никто уже не посмеет не считаться с этим фактом. Особенно, если позаботиться, чтобы в Кракове узнали об этом в день вашего появления там.
Ранке красноречиво помолчал, давая Штуберу возможность в полной мере оценить его благородство. И Штубер, хотя и скрепя сердце, действительно оценил его. В конце концов Ранке мог и сам выехать в лес и живым или мертвым доставить Беркута в город.
— Весьма признателен за информацию, господин подполковник.
«За информацию! — хмыкнул он про себя. — В информации ли дело?»
— Пять минут вам, гауптштурмфюрер, на то, чтобы собрали жалкие остатки своего воинства и отбыли в лес. Я приказал командиру батальона не торопиться. Но учтите: брать Беркута придется живым. Можете считать, что я загорелся той же страстью общения с бывшими команди-рами-комиссарами, что и вы, — раздался в трубке тенор-ный смешок. — Надеюсь, что потом, когда все грозы над вашей головой отшумят, вы вспомните, что где-то в Подольске прозябает ваш спаситель, подполковник Ранке, — вдруг совершенно иным, трезвым, рассудительным голосом закончил шеф отделения абвера и, не прощаясь, повесил трубку.
