Опасности нет.
И все-таки она существует.
Она здесь, рядом, неосязаемая и невидимая, страшнее дикого зверя, потому что это чудовище никогда не дремлет.
Ни ночью, ни днем, ни даже в самый знойный полдень.
Эл Вильямс, который сидел на корме, опустив голову на грудь, ничего не почувствовал.
Но Джон МакКрэкен, который лежал на дне лодки под небольшим навесом, открыл глаза, хотя его сон на самом деле был более глубоким.
Вот что значит опыт!
Человек, проплывший тысячи километров по рекам сельвы, давно привык спать, прижав ухо к корпусу лодки: тот служил резонатором, позволяющим уловить самые далекие шумы потока.
Вначале это было всего лишь тихое журчание, вздох или жалоба раненой воды, однако вскоре оно превратилось в барабанный бой где-то по ту сторону горизонта, и тогда шотландец вскочил и повернулся к своему витавшему где-то другу.
— Проснись! — крикнул он. — Просыпайся, Эл!.. Просыпайся!
Оглушенный уэльсец вздрогнул.
— Что случилось? — спросил он, инстинктивно взводя курок винтовки.
— Пороги!
— О, господи!
Он отложил винтовку и схватил весло, но как только опустил его в воду, осознал, насколько велика опасность.
Меньше чем через сто метров река стряхивала с себя сонную одурь и впадала в ярость.
Ее пробуждение было бурным, непонятно чем вызванным: на первый взгляд ничего не изменилось, перед глазами стояла все та же картина, что и раньше.
Деревья, сплошь одни деревья до самой воды, ни тебе даже кромки песка, которая бы позволила определить, где проходят настоящие берега. Однако за очередным поворотом они попали в гигантский желоб, и их понесло прямиком к далекому облаку брызг и пены.
С чего это вдруг поверхность земли так резко пошла здесь под уклон?
Где они вообще находились?
Сколько лет длилось их плавание, но они ни разу — с тех пор как покинули среднее русло Напо, еще там, в далеком Эквадоре, — не встречали такого резкого перепада. На всем пути гигантская Амазонка изменяла уровень разве что на несколько метров, тогда как сейчас поверхность земли словно проваливалась перед носом куриары, как будто они летели с вершины громадной американской горки.
Напрасно они пытались приблизиться к берегу.
Берега-то, собственно, и не было.
А были только толстые бревна, о которые они могли разбиться, а еще дальше — острые камни и огромные осклизлые плиты, угрожавшие разнести лодку в щепы.
Они боролись.
Боролись, как боролись до сих пор — уже бог весть с какого времени — с бесчисленными трудностями, только на этот раз бой явно оказался слишком неравным, потому что природа демонстрировала неукротимость, и их понесло, словно лист, подхваченный вихрем.
Они гребли вовсю: один с левого борта, другой — с правого, призвав на помощь последние остатки сил из самой глубины уже давно истощенных тел, однако от одного только вида стремнин, длинных и яростных, у них стыла в жилах кровь.
— Греби, греби, греби!
Легко сказать, даже делать, но ты попробуй добиться результата, когда водный поток с каждым мгновением разгоняется все больше и в итоге несется вихрем; при этом мозг просто не успевает отдавать команды.
Когда уж тут действовать?
Рефлексы не срабатывают.
Некогда даже помолиться.
Или чертыхнуться.
Пустота, которая не была пустотой, поскольку была заполнена белой пеной, влекла их к себе, и они опрокинулись в нее, широко открыв глаза от ужаса перед смертью, которую столько времени обводили вокруг пальца.
В последнее мгновение, когда оба поняли, что все напрасно, они выронили весла и схватились за руки в прощальном порыве дружбы. От слов толку было мало: они потонули бы в грохоте воды.
Раздался жуткий треск, лодка раскололась, словно яичная скорлупа, и Эл Вильямс с Джоном МакКрэкеном оказались в воде.
Какие-то десятые доли секунды они еще держались вместе, но вскоре течение их разъединило, и через несколько мгновений они потеряли друг друга из виду.
Их выталкивало вверх, бросало в сторону, они то уходили под воду, то выныривали…
Кричали, барахтались, звали друг друга…
Истекали кровью, кашляли, отплевывались.
И вдруг наступила тишина.
Черная и глубокая тишина.
Холодная тишина, предвестница смерти, поскольку у смерти ледяное дыхание даже в душных сельвах, где текут темные реки с теплой водой.
Смерть всегда поджидает в конце всех дорог, хотя их путь на самом деле был слишком уж долгим — стоит ли удивляться, что смерть не отказала себе в удовольствии подстеречь их в тот самый момент, когда они достигли цели.
Эл Вильямс понял, что ему пришел конец, как только очнулся.
Он тихо застонал и попытался поднять голову, ища глазами друга, но заметил, что ни одна мышца тела ему не подчиняется, и он теперь лишь угасающий мозг, запертый в черепе.
Вода, с силой шмякнув его о камень, сломала ему позвоночник.
Он был живой труп, а это в сто крат хуже, чем быть мертвым.
Скатывающееся к горизонту вечернее солнце слепило ему глаза, и, только когда высокое облако, сжалившись, на несколько секунд заслонило солнце, он разглядел красное пятно колибри: птица застыла в воздухе и так часто махала крылышками, что их нельзя было увидеть.
Ну разве это не насмешка?
Жестокая насмешка судьбы: он обнаружил, что больше не властен над своим телом, ничем не отличается от камней, лежащих на песке, и, пожалуйста, первое, что он видит, это проворная колибри, которая вдруг исчезла, словно дротик, пущенный в воздух.
Темно-зеленые листья и желтоватый цветок — вот и все, что теперь было доступно его взору, а спустя несколько минут он уже точно знал, что это вообще последнее, что ему суждено увидеть.
Когда прошло первое мгновение смятения и к нему полностью вернулось сознание, он, человек, привыкший сопротивляться трудностям, не стал цепляться за призрачную надежду, уверенный в том, что его позвоночник переломился, как тростник под тяжестью ботинка.
За десятые доли секунды он превратился в растение, которое может думать, или растение, наделенное памятью. Оставалось только выяснить, сколько времени он продержится, прежде чем сбегутся лесные звери и сожрут его.
Кайманов здесь не было, в этом он был уверен.
Кайманам не нравятся черные быстрые воды.
Они предпочитают тихую илистую воду.
Но были еще ягуары, анаконды и многочисленные стада диких свиней — грозные пекари с мощными клыками, которые в два счета проглотят его живьем.
