А вот и еще один. Мальчишка с улицы. Еще один скальп. Да ты его знаешь — это Губка. Его никто не любит. Ладно, не трогай его.
Пегая лошадь резко повернула. Из-за каучукового дерева вышел человек. Разрыв, вспышка (ракета? пуля?). Визг тормозов. Рев клаксона. Бум!
6
Семейный обед. Гватемальская семья, богатство которой изрядно полито потом (без пары капель крови тоже не обошлось, но это в далеком прошлом).
Теперь семья живет не преступлениями, а за счет ренты.
Обеды в доме Элены, на которые собирались три поколения семьи Касасола, проходили шумно и сопровождались обильными возлияниями. Голоса звучали все громче и громче и в конце застолья перерастали в страшный гвалт — в безудержное веселье или жестокую ссору, в зависимости от настроения собравшихся или от состояния дел.
На этих собраниях отец Элены, дон Грегорио, любил подшутить над своей женой, доньей Ритой, или над кем-нибудь из гостей — иногда просто от скуки, а иногда в отместку за какие-нибудь давно забытые грехи. «Гватемальцы — продукт смешения двух (или трех) наций, пороки которых соединились, дабы покончить с добродетелями каждой из них», — говорил он, если хотел поддеть донью Риту. Или: «Женщина, которая пьет и курит, всегда готова улечься в постель», — изрекал он, если его мишенью была Инес — любительница покурить и выпить, незамужняя мать двоих детей от разных отцов. Но сегодня он ополчился на Элену, которая заявила, что не понимает, зачем в Гватемале праздновать день этих кровавых и преступных вооруженных сил. Она полагала, что история гватемальской армии не дает оснований для гордости, а может вызывать лишь острое чувство стыда. И почему бы тогда не отмечать День повстанца?
— Тут нужно учитывать, — заметил дон Грегорио, — что народ прежде всего хочет знать, где он находится. А находится он под сапогом, и, судя по всему, ему там совсем неплохо. Успел привыкнуть.
Элена — самая младшая из потомков того искателя приключений, который четыре века назад оставил родную Испанию и переселился в Америку, — выпрямилась, собираясь возразить. Она была журналисткой (единственной журналисткой в этой огромной и довольно влиятельной семье) — воплощением того самого прогресса, в который отказывались верить ее предки.
— Сейчас все меняется, — заявила она.
— Безусловно, — иронично улыбнулся дон Грегорио. — И все благодаря твоим друзьям-журналистам.
Перед подачей десерта дон Грегорио, как обычно, включил телевизор, и все на некоторое время притихли, чтобы посмотреть новости «от конкурентов», как говорил дон Грегорио с тех пор, как его младшая дочь начала работать в газете. Элена сказала, что ей претит обстоятельность, с которой в телевизионных выпусках новостей рассказывается о строительстве при тюрьме нового блока смертельных инъекций. А Инес после репортажа о сбитом тем утром на Лас-Америкас ребенке удивилась, что водитель, совершивший наезд, до сих пор не схвачен. Дон Грегорио заметил, что Инес, конечно, права, но что, возможно, водитель скрылся потому, что остановиться на месте происшествия в праздничный день, когда улицы полны народа, — значит обречь себя на суд Линча. На донью Риту новость произвела сильное впечатление. Пострадавший мальчик, Сильвестре Баррондо, находился в военном госпитале и не приходил в сознание.
— Странно, но это имя мне знакомо, — сказала донья Рита, глядя на Хоакина поверх вазочки с десертом. — Это не твой одноклассник, Эдуардо? — обратилась она затем к одному из своих внуков, но тот, не переставая жевать и не поднимая глаз, помотал головой.
Сеньор Касасола принялся расспрашивать Хоакина о его университетских (на самом деле несуществующих) делах.
— Оставь его в покое! — заступилась за него Элена. — Мирно же обедали, зачем опять начинаешь?
— И то верно, — согласился ее отец. — Пусть живет как хочет.
На этот раз он даже пощадил своего племянника и не стал рисовать перед ним ужасные картины того, к чему приведут его дурные привычки, сомнительные дела и плохая компания, странные идеи, которые он исповедует, непобедимая лень и полное отсутствие интереса к семейному бизнесу, а перевел разговор на другую тему — заговорил о предстоящем дне рождения доньи Риты, так что семейство Касасола дружно принялось обсуждать меню, спорить о том, каких музыкантов нанять, и решать, кто из родственников достоин приглашения на торжество, а кто нет.
Потом Элена спросила:
— Папа, а как тебе новая массажистка — та, которую я рекомендовала?
— Прекрасная. Но твоя мама немного ревнует.
— Все выдумывает, — обиделась донья Рита.
— Как бы то ни было, — сказал сеньор Касасола, — она (и он сделал неприличный жест) просто чудо.
— Папа! — воскликнула Инес. — Здесь же дети!
— А дети именно так и делаются. И нечего шум поднимать. Мы живем в новое время, — он саркастически усмехнулся, — скоро двухтысячный.
— Не позволяйте ему больше пить, — вполголоса посоветовал Хоакин, — ему будет плохо.
— Ты прав, — согласилась Элена. — И, пожалуйста, давайте сменим тему!
— Твоя кузина слишком быстро водит, — обратился тогда дон Грегорио к Хоакину. — Мы знаем, что, если хочешь ухватить новость за хвост, нужно почти летать, но все же… Я бы предпочел, чтобы она ездила с шофером.
Элена засмеялась. Ее «Скай Ларк», сказала она, не летает и даже не бегает. Он ползает. Хоакин вышел из-за стола, чтобы позвонить Армандо. Набрал номер его сотового, но Армандо не ответил. «Абонент временно недоступен…»
По дороге домой Хоакин заехал в лавку и, памятуя о своем кобанском госте, закупил двойной запас продуктов и бутылку рома.
7
— Наверху в вестибюле вас ждет какой-то сеньор, — сообщил ему охранник подземного гаража.
Хоакин почувствовал легкий укол страха.
— Он сказал, что ему нужно?
— Хочет поговорить про машину, — охранник кивнул в сторону «дискавери». — Вроде она продается. Я ему объяснил, что она не ваша. Он обещал немного подождать. Думаю, еще не ушел.
— А тот, из Кобана, не возвращался?
— Кажется, нет.
Хоакин оставил свою машину возле «дискавери» и поднялся на лифте на свой этаж. Открыв дверь квартиры, он почувствовал запах марихуаны, не выветрившийся с утра.
Раздался сигнал домофона. Прежде чем ответить, он подошел к письменному столу. На автоответчике было четыре сообщения. Он прослушал их под аккомпанемент непрекращающихся звонков домофона. Сначала было сообщение Армандо, который звонил около полудня, по всей видимости из Кобана. («Хорошенькая шутка», — с раздражением подумал Хоакин.) Потом звонок друга из Мадрида. Снова Армандо — мрачный, словно погасший голос. Ему срочно нужно было поговорить с Хоакином, объясниться. Не может ли Хоакин немедленно позвонить ему в Кобан, в офис? Он весь день будет ждать звонка. Потом звонила Элена: она уже в редакции, сегодня сможет поужинать с ним, а потом хочет пойти на день рождения коллеги, в какой-то бар в центре.
